Обернувшись к Кролику, Рут спокойно, словно желая переменить тему, спрашивает:
– Чем вы занимаетесь?
– Я не уверен, что теперь вообще чем-либо занимаюсь, – смеется он. Сегодня утром я должен был пойти на работу. Я... это довольно трудно объяснить... я демонстрирую нечто, называемое «чудо-теркой».
– И я уверен, что это получается у него превосходно, – вмешивается Тотеро. – Я уверен, что когда члены совета корпорации «чудо-терок» собираются на свое ежегодное совещание и задают себе вопрос: «Кто более всех способствовал успеху нашего дела среди американской публики?» — имя Гарри Кролика Энгстрома оказывается первым в списке.
– А вы чем занимаетесь? – в свою очередь интересуется Кролик.
– Ничем, – отвечает Рут. – Ничем. – Ее веки сальной голубой занавеской опускаются над бокалом дайкири. На подбородок ложится зеленоватый отсвет жидкости.
Приносят китайские блюда. У Кролика прямо слюнки текут. Он и вправду не пробовал их после Техаса. Он любит эту пищу, в которой не найти следов зарезанных животных — кровавых кусков задней части коровы, жилистого скелета курицы; их призраки мелко изрублены, уничтожены и безболезненно смешаны с неодушевленными овощами, чьи пухлые зеленые тела возбуждают в нем невинный аппетит. Прелесть. Все это лежит на дымящейся грудке риса. Каждый получает такую аккуратную горячую грудку, и Маргарет торопливо перемешивает свою порцию вилкой. Все с удовольствием едят. От овальных тарелок поднимается терпкий запах коричневой свинины, зеленого горошка, цыпленка, густого сладкого соуса, креветок, водяного ореха и невесть чего еще. Лица наливаются здоровым румянцем, разговор оживляется.
– Он был сила, – говорит Кролик про Тотеро. – Он был величайшим тренером округа. Без него я был бы ничто.
– Нет, Гарри, ты не прав. Ты сделал для меня больше, чем я для тебя. Девушки, в первой же игре он набрал двадцать очков.
– Двадцать три, – уточняет Кролик.
– Двадцать три очка! Вы только подумайте! – Девицы продолжают есть. Гарри, помнишь состязание на первенство штата в Гаррисберге — и шустрого недомерка из Деннистона?
– Да, он был совсем коротышка, – говорит Гарри Рут. – Пять футов два дюйма, уродливый, как обезьяна. И притом подличал.
– Да, но свое дело он знал, – говорит Тотеро, – свое дело он знал. Гарри столкнулся с сильным противником.
– А помните, как он поставил мне подножку?
– Верно, я и забыл, – подтверждает Тотеро.
– Этот коротышка ставит мне подножку, и я лечу кувырком. Если бы стенка не была обита матами, я бы разбился насмерть.
– А что было дальше, Гарри? Ты его отделал? Я совсем забыл про этот случай, – говорит Тотеро с набитым ртом и жаждой мести в груди.
– Да нет, – медленно отвечает Кролик. – Я никогда не нарушал правил. Судья все видел, а так как это было уже в пятый раз, его удалили с поля. И тогда мы их расколошматили.
В лице Тотеро что-то гаснет, оно становится рыхлым и вялым.
– Верно, ты никогда не нарушал правил. Никогда. Гарри всегда был идеалистом.
– Просто не было нужды, – пожимает плечами Кролик.
– И второе удивительное свойство Гарри — с ним никогда ничего не случалось, – сообщает Тотеро девушкам.
– Нет, однажды я растянул запястье, – поправляет Кролик. – Но что мне действительно помогало, как вы сами говорили, так это...
– А что было дальше? Просто ужас, до чего я все забыл.
– Дальше? Дальше был Пенноук. Ничего не было. Они нас побили.
– Они победили? Разве не мы?
– Да нет же, черт возьми. Они здорово играли. У них было пять сильных игроков. А у нас? По правде говоря, только я один. У нас был Гаррисон, он был о'кей, да только после той футбольной травмы он уже больше никогда не оправился.
– Ронни Гаррисон? – спрашивает Рут.
– Вы его знаете? – с тревогой спрашивает Кролик. Гаррисон был знаменитый бабник.
– Я не уверена, – довольно равнодушно отзывается Рут.
– Невысокого роста, курчавый. Чуточку прихрамывает.
– Нет, не знаю, – говорит она. – Пожалуй, нет.
Как ловко она управляется одной рукой с палочками; вторая лежит на коленях ладонью вверх. Он с удовольствием смотрит, как она наклоняет голову, как наивная толстая шея подается вперед, сухожилия на плече напрягаются, губы смыкаются вокруг куска. Палочки точно рассчитанным движением зажимают еду. Просто удивительно, сколько нежности у этих толстух. Маргарет — та, словно лопатой, сгребает еду тусклой изогнутой вилкой.
– Мы проиграли, – повторяет Тотеро, зовет официанта и просит еще раз повторить те же напитки.
– Мне больше не надо, спасибо, – говорит Кролик. – Я уже и так пьян.
– Вы просто большой пай-мальчик, – говорит Маргарет. Она до сих пор не усвоила, как его зовут. Господи, до чего она ему противна.
– О чем я начал говорить и что, по вашим же словам, мне и вправду помогало, так это одна хитрость — держать мяч обеими руками, почти соприкасаясь большими пальцами. Вся штука в том, чтобы держать мяч перед собой, и тогда появляется это славное легкое чувство. Мяч со свистом сам летит вперед. – Он показывает руками, как это делается.
– Ах, Гарри, – грустно замечает Тотеро, – когда ты ко мне пришел, ты уже умел бросать мяч. Я внушил тебе всего лишь волю к победе. Волю к совершенству.
– Знаете, моя лучшая игра была не в тот раз, когда мы набрали сорок очков против Аленвилла, а в предпоследнем классе. Мы в самом начале сезона поехали в дальний конец округа, в маленькую забавную провинциальную школу, там было всего около сотни учеников во всех шести классах. Как она называлась? Что-то птичье... Вы должны помнить.
– Птичье... Нет, – отвечает Тотеро.
– По-моему, это был один-единственный раз, когда мы их включили в программу соревнований. Там был такой смешной малюсенький квадратный спортзал, и зрители сидели на сцене. Какое-то забавное название.
– Птичье, птичье, – повторяет Тотеро. Он озабочен. Он все время потирает ухо.
– Иволга! – вне себя от радости восклицает Кролик. – Средняя школа «Иволга». В Ориоле. Такой маленький разбросанный городишко, дело было в начале спортивного сезона, так что было еще тепло, и на полях торчали копны кукурузы вроде вигвамов. И вся школа пропахла сидром, помню, вы еще насчет этого острили. Вы мне велели не принимать все это близко к сердцу, мы приехали попрактиковаться и вовсе не должны их расколошматить.
– У тебя память лучше, чем у меня, – говорит Тотеро.
Официант возвращается, и Тотеро, не дожидаясь, пока ему подадут, берет стакан прямо с подноса.
– Ну вот, – продолжает Кролик, – мы приходим и начинаем играть, а там эта пятерка фермеров топчется по площадке, и мы с ходу набираем пятнадцать очков, и я ничего не принимаю близко к сердцу. А на сцене сидит всего десятка два зрителей, и игра эта вовсе не зачетная, все это не важно, и у меня появляется такое удивительное чувство, будто я могу все на свете, и мне надо только бегать просто так, пасовать и больше ничего, и вдруг я вижу, понимаете, вижу, что действительно могу все на свете. Во второй половине я делаю всего каких-нибудь десять бросков, и каждый мяч летит прямо в корзину, не то что ударяет в обод, а даже и не задевает, будто я камушки в колодец бросаю. А эта деревенщина носится туда-сюда, они все мокрые, а запасных у них всего только двое, но наша команда не в их лиге, так что им тоже все равно, и единственный судья наклоняется над краем сцены и заговаривает с их тренером. Средняя школа «Иволга». Вот так, а потом их тренер приходит в раздевалку, где переодеваются обе команды, достает из шкафчика кувшин сидра и пускает по кругу. Неужели вы не помните? – Как странно, даже смешно, почему-то они никак не могут понять, что в этом было такого особенного. Он снова принимается за еду. Остальные уже поели и теперь выпивают по второй.