Раньше на ее макушке стояли секретные советские радары, но и их вывезли и расставили в новых местах – все на тех же дачах, видимо.
Теперь в их чашах собирается дождевая вода и мирным образом утекает на грядки.
Но, возвращаясь к теме сна, надо сказать, что знатоки сообщали мне о пластиковых ваннах. В пластиковых ваннах, говорили они, спать лучше, чем в чугунных. Спал я и в чугунных. Пластмассовых тогда не изобрели. Лучше всего было спать в старинных ваннах в городе
Ленинграде. Правда, в том случае, если не подтекал кран.
А в джакузи я попытался как-то уснуть – было холодно и пусто. Да и времени не было.
XVI
Слово о том, что галушки живут особой жизнью – точь-в-точь как загадочная объективная реальность.
В эту минуту прошел хозяин с огромной бадьей – но в ней не было ничего. Галушки обещались на завтра.
Тогда, чтобы отвлечь внимание, Кравцов сказал кокетливо:
– Вы ничего не замечаете?
Мы ничего не замечали. Тогда он указал на свежий шрам посреди лба.
– Две недели в бинтах, – сказал он гордо. – Вам какую версию рассказать – официальную или неофициальную?
Мы не знали, какую лучше, и согласились на официальную.
Кравцов разлил вино и сказал печально:
– Я вешал теще жалюзи. Я боролся с ними, как с иностранным врагом. В тот момент, когда я было совсем победил их и ухватил за край, они сорвались со стены и ударили меня в лоб. Я залился кровью, и меня повезли в травмопункт.
– Эка невидаль, – сказал Рудаков. – Я тут боролся с буровым станком.
Это тебе не станок для бритья.
– Вот придет Кричалкин с тортиком, он нам и не то расскажет, – сказал свое Синдерюшкин.
И действительно, не прошло и десяти минут, как от станции послышался вой удаляющейся электрички, а вскоре появился и сам Кричалкин.
Тортик мотался в его руке, как гиря.
Никакой девушки с ним не было. Торт был неметафоричен, матерьялен и увесист.
Кремовый дворец в картонном поддоне был водружен на стол, а
Кричалкин уселся на старый сундук и стал проповедовать.
– Не затупились ли наши лясы? – сказал Кричалкин. – Помните, что сегодня ночь накануне Ивана Купалы?
– Надо выпускать солнечных кроликов, – заметил я. – Особенно важно это делать в полночь. Или искать папоротник. Только, я думаю, все-таки надо его искать при свете дня. Но с огнем…
– Можно попрыгать с голой жопой через костер. – Рудаков, вкусив расстегаев, стал брутален. – Вон, кострище еще на ходу.
Мы перевесились через ограждение веранды и поглядели на кострище. В неверном мерцании догорающего костра там обозначились два черных силуэта. Это Гольденмауэр о чем-то тихо разговаривал со своей спутницей. Мы услышали только то, как он пересказывает какой-то сюжет:
– И старуха говорит Германну: “Поднимите мне веки”. Он поднимает.
– Эй, Леня, айда к нам вино пить! – позвал Рудаков.
Тонким нервным голосом Гольденмауэр отчеканил:
– После того, как вино декупировано, оно должно быть шамбрировано.
Видно было, что он недоволен вмешательством.
– Чё-ё? – напрягся Рудаков.
– Шамбрировано! – сказал Гольденмауэр тверже, но чувствовалось, что голос его дрожит.
Рудаков забрался обратно за стол, но было видно, что его проняло.
Вот кремень человек – шамбрировано, и все тут. Стоит на своем, уважать надо.
– А мы завтра купаться пойдем, – сказал Евсюков, выйдя из кухоньки и сбрасывая с плеч полотенце – как пришедшая на работу одалиска.
– Можно и сейчас пойти – в темноте… Только направо не ходите – там я сор всякий кидаю, дрязг и мусор. Просто стыдно сказать, что там лежит, пока я не вывез на помойку.
XVII
Слово о том, что совершенно невозможно отличить официальные версии от неофициальных не только в сообщениях властей, но и во всех прочих случаях.
Костер умирал, но мы решили все равно перейти туда. Не хватало лавок, и Кричалкин ушел, и долго его было не видно. Потом послышалось пыхтение.
– Это еще зачем? – спросил Рудаков, глядя на Кричалкина, что тащил огромное колесо.
– Я знаю, откуда это, – сказал хозяин дачи. – Рядом с нами стоит колесный трактор. С него все время что-то снимают. И как это
Кричалкин догадался попасть в общую струю?
Мы с Рудаковым сели на колесо, Синдерюшкин на свою бадью, а
Кричалкина выгнали.
Кричалкин ушел и явился через двадцать минут с бутылкой водки. Снова ушел и вернулся с синяком под глазом. Синяк светился в темноте, и я понял, почему его называют “фонарь”.
Кричалкин ушел опять. Мы устали за этим следить – непростая была жизнь у этого человека.
– Знаешь, кого он мне напоминает? – заметил Рудаков. – Был у нас под
Калугой, в деревне, такой мужик по кличке Капустный вор. Капусту, значит, воровал. Этот Кричалкин – такой же. Нигде не пропадет. А ты,
Кравцов, что скажешь?
– Я? Я лучше дальше про себя расскажу, – сказал печально Кравцов.- Я лучше расскажу вам неофициальную версию моей истории. Мы отмечали день рождения на работе. Все шло как нельзя лучше, и в прекрасном настроении я решил пройтись. Вижу ночной магазин – как тут не зайти.
Собираюсь прикупить пивка и тут вижу машину – не то что очень помпезную, а так себе, и вот к ней из магазина выходит молодая женщина. Вслед за ней из магазина вываливаются двое пьяных и начинают к ней, то есть к женщине, а не к машине, грязно приставать.
Я, натурально, на защиту. Первого положил, а второй сам лег. Одно слово, не умеет молодежь пить.
Женщина трясется и жалобно так спрашивает:
– Вы меня до дома не довезете?
– Прав нет, – отвечаю.
– Ничего, – говорит. – Здесь два квартала.
Довез.
– А вы меня не проводите, – говорит она снова, а у самой ключи в руке дрожат. И вот я оказываюсь в ее квартире, да мне еще и коньяка предлагают выпить.
– Я, – говорю, – извиняюсь, но мне надо жене позвонить.
Звоню, а там вечное “занято”. Звоню еще, да все без толку. Ну, выпили тогда, потом выпили еще. Так пол-литра коньяка на двоих и уговорили. И тут я, сидя в мягком кресле, и заснул. Просыпаюсь, а на часах – пять утра. Хозяйка уже мне на кухне кофе делает.
Я собрался да и полетел домой. Жена встречает, стоит скорбно, с темными кругами под глазами. Уже морги обзванивали. Ну, я как на духу и рассказал честно свою историю.
– Ладно, – отвечает моя половина. – Пойдем на кухню, там котлетки еще с вечера остались. Хоть поешь.
Мы идем на кухню, но не успеваю я войти, как она хватает что-то со стола и бах мне в лоб. А это, между прочим, чугунная мясорубка. Я кровью так и залился. Ну, травмопункт, швы, на работе – официальная версия. Такие вот дела.
Мы промолчали. Прервал молчание Рудаков. Он сказал злобно:
– Да как же ты ее не трахнул?! Кто ты после этого?
Оперная девушка Мявочка вдруг затянула длинную и протяжную песню.
Песня эта рассказывает слушателю следующее: некий пожилой военнослужащий дореволюционных времен возвращается домой, дембеляя, и встречает на пороге своего дома несказанной красоты девушку.
После недолгого колебания военнослужащий упрекает оную девушку в неверности, справедливо полагая, что красотка могла сохранить свои прелести только в общении с лихими людьми в разгульных пирах.
Мы вернулись на веранду.
Было пусто на душе. Говорить не хотелось. Внезапно Кравцов пробормотал:
– А хотите, скажу самую правду? Насчет этого.
И он ткнул себя в лоб с фиолетовой отметиной.