По правде говоря, Банни ни разу в жизни за церемонией спуска шара не наблюдала. Ни по телевидению, ни тем более живьем: она скорее бы вырвала себе глаз, чем отправилась пешком в новогоднюю ночь на Таймс-сквер. Да и в предыдущие годы в квартире у Фрэнкенхоффов, когда за несколько минут до полуночи вся толпа собиралась возле окна и напряжение от ожидания нарастало, чтобы затем пойти на спад так же гарантированно, как то, что в течение шестидесяти выверенных секунд спустится вниз новогодний шар, Банни ускользала в ванную комнату, запиралась в ней, садилась на край унитаза, зажигала сигарету и ждала, пока все закончится.
Пренебрегать традициями, ритуалами и праздниками означает насмехаться над тем, что для других является священным, оскорблять их верования, портить всем удовольствие, и все потому, что ты трудный и неприятный человек.
— Я не насмехаюсь над Днем благодарения, — сказала я. — Просто не хочу никуда идти.
Почему, собственно? Почему бы не провести день с семьей? В ее расширенном составе? Дяди, тети, двоюродные братья и сестры, а еще там в прошлом году был младенец — воняющий сыром резервуар отрыжки, — и все вели себя так, будто его родители действительно совершили нечто экстраординарное, типа опубликовали книгу или выиграли в лотерею, пока я не вклинилась и не заявила:
— Земляной червь достоин похвалы за то, что сам себя оплодотворяет.
После этого все меня демонстративно игнорировали, кроме Натали, моей любящей ковыряться в носу и размазывать козявки по стенам девятилетней кузины с мышиными ушами. Они у нее круглые и расположены к макушке ближе, чем обычно бывает у людей; мне оставалось лишь надеяться, что уши являются генетически рецессивным признаком.
— Что ж, раз ты хочешь остаться дома, — сдалась мать, — оставайся дома. Одна, — добавила она, подчеркнув последнее слово, как будто перспектива остаться одной грозила мне скорым разочарованием.
Встав у окна в гостиной, я наблюдала, как автомобиль выезжает на дорогу и едет по ней, пока не скрывается из поля зрения, потом пошла на кухню, чтобы приготовить себе свой собственный пир. В холодильнике лежала упаковка болонской колбасы марки «Оскар Майер» и упаковка с нарезанной ветчиной, на которой в качестве логотипа была изображена свинья. Мультяшная свинья в поварском колпаке, что само по себе жестоко. Я сделала себе сэндвич с сыром. На ломтях белого хлеба марки «Арнолд’с Бейкери Уайт» — три тонких ломтика сыра «Крафт Американ», которые я извлекла из индивидуальной обертки, украсила двумя помидорными дольками с зернистой текстурой, как у мокрого песка, и сдобрила солидной порцией майонеза. В качестве «гарнира» я выбрала банку диетического «Доктора Пеппера» и упаковку печенья «Орео», перетащила поднос в гостиную и там, усевшись по-турецки на полу перед телевизором, принялась поедать свой праздничный ужин за просмотром «Чуда на 34-й улице», фильма, который видела уже триллион с половиной раз. Для меня, однако, оказалась почти непосильной задача досмотреть фильм до конца, до той его сцены, где сбывается желание молодой Натали Вуд и мы наблюдаем за тем, как контуры заурядного домика с садиком расплываются в бликах солнечного света; образ, предзнаменующий неизбежность наступления томительной боли от смутного сожаления, сопровождающего идеально устроенную жизнь.
На улице уже стемнело. Кухонная лампа была окружена желтым ореолом, и я поймала свое отражение в окне, тусклое и непроницаемое: вроде я, но не я. Думала показать себе средний палец, но поленилась. Прихватив коробку с печеньем «Орео», сколько бы там его не оставалось, вернулась в гостиную, где уютно расположилась в одном из двух парных кресел, чтобы в очередной раз перечитать «Пейтон-Плейс»[15]. Этот роман был одной из шести книг в нашем доме; все — в твердом переплете, в матерчатой обложке темно-синего цвета, неплохо сочетавшегося с такой же, как у кресел, темно-синей обивкой дивана. Книги заполняли встроенную в угловой стол небольшую полку, на которой мать предпочла бы поставить горшки с геранью, но туда не доходил солнечный свет. Остальные пять книг я тоже прочла уже много-много раз. От них воняло еще хуже, чем от «Пейтон-Плейс». Книжка про то, как перегоняли скот на Диком Западе, воняла сильнее всех.
С таким видом, будто печенька «Орео» — облатка для причастия или таблетка с кислотой, я сунула ее в рот, и она, вместе со своей чудесной кремовой начинкой, начала таять на языке. Открыла «Пейтон-Плейс» на первой попавшейся странице. И хотя этот роман я помнила практически наизусть, я достаточно сильно им увлеклась, чтобы не услышать, как к дому подъезжает автомобиль. Мое внимание привлекла тишина, последовавшая за выключением двигателя. Потом послышались приглушенные басистые щелчки открываемых и с удовлетворенным хлопком закрываемых автомобильных дверей.