Круг интересов Банни тоже весьма широк: история, политика, памятники древности, права животных, психология, мода и литература (серьезная). Правда, теперь ее вообще ничего не интересует.
Усевшись на краю дивана рядом с Банни, Альби, сохраняя между собой и ею небольшую дистанцию (словно человек на скале, предпочитающий не доходить нескольких дюймов до края), задает вопрос:
— Тебе удалось хоть немного поспать?
Засыпала она всегда с большим трудом, но до недавних пор ей неплохо помогали таблетки. Однако в последнее время даже двойные-тройные дозы прописанного Банни снотворного нисколько не помогают ей засыпать по ночам, как это полагается нормальным людям. Часто она не может уснуть до самого рассвета, зато потом дрыхнет целый день. Казалось бы, десяти, двенадцати, тринадцати часов сна достаточно, чтобы восстановиться, но сон у Банни из разряда тех, что держат спящего на поверхности, как будто он плывет на надувном матрасе по бассейну. Однако, как бы расслабляюще это ни выглядело, по-настоящему спать означает не плыть по поверхности, а погрузиться как можно глубже, почти до самого-самого океанского дна.
Иногда, как это было прошлой ночью, когда Банни все-таки удается уснуть еще до восхода солнца, ее сон делится на фрагменты, она просыпается, и на нее накатывают приступы беспокойства. Раньше бывало, что ее пробуждения, беспокойство и горестный плач нарушали сон Альби. И хотя рыданиям нужна аудитория, у Банни никогда не было намерения его будить. Плакать, когда тебя никто не слышит, — что ж, это вполне можно отнести к категории, которую сама Банни называет «Гениальные мысли для дураков»; это как аплодировать одной рукой. Было там намерение или нет, но однажды Альби, в очередной раз выдернутый из сна безобразными горькими всхлипами жены, прорычал: «Заткнись. Не могла бы ты, на хрен, заткнуться?», после чего Банни взяла свою подушку и отправилась спать, ну или попытаться уснуть, на диван, а затем, спустя еще несколько часов, водрузила эту подушку себе на лицо, чтобы укрыться от безжалостного утреннего солнца. Так она пролежала почти до самого вечера, пока солнце не стало менее агрессивным. Чтобы попасть в ванную, надо было протиснуться через кухню, где она обнаружила электрокофейник, подогревавший несвежий кофе, и черничный кексик из ее любимой пекарни «Кэрол Эннз», лежавший на тарелке рядом с запиской, которая вовсе и не была запиской. На оторванном от коричневого бумажного пакета уголке Альби кое-как нарисовал сердечко и приписал каракулями «чмоки-чмоки». Есть Банни не хотелось, но раз уж кексик был тут (да и Альби положил его сюда явно из лучших побуждений), отломала от него кусочек. На вкус кексик был как подгнившее яблоко, мучнистый и неаппетитный.
А сколько времени?
Банни приподнимается и садится в постели, вернее, не совсем садится. Ноги на полу, спиной опирается на горбатый, обитый оливково-зеленым бархатом подлокотник дивана. То, что при покупке сходило за убогий шик, теперь своим видом напоминает паршивого пса. Ткань изорвана в клочья, и набивка торчит во все стороны, как волосы Альберта Эйнштейна. После того как Джеффри реквизировал диван в качестве когтеточки, ни у Альби, ни у Банни не хватало духу наказывать маленького идиота за то, что он вряд ли осознавал. К тому же Банни и сама значительную часть времени проводит за вытаскиванием торчащих из ткани ниток. Ноги ее лежат, вытянутые под одеялом, словно бесполезная принадлежность.
— Поспала немного, — отвечает она мужу.
Уже больше недели Банни не принимала душ и не меняла футболку, воняющую смесью пота и страха и выделяющую испарения, которые Банни рисует в воображении в виде облака ядовитого газа, как в комиксах принято изображать всякие неприятные запахи. Но не из-за неприятного запаха Альби предпочитает сидеть, отделившись от Банни тремя-четырьмя дюймами диванной подушки, а из-за того, что, когда он до нее, пусть и случайно, дотрагивается, она вздрагивает. Но, в сущности, дело не в нем. Она вздрагивала бы от любого прикосновения, просто возможность прикасаться к ней есть только у Альби. Уже много недель, а то и месяцев Банни никого, кроме него, не видела. И Джеффри. И поскольку их дурацкому коту не понять, что его ласки могут быть нежелательны, он запрыгивает на диван и сворачивается в клубок на свободных дюймах пространства между Альби и Банни, как будто оно предназначено специально для него. Альби гладит кота за ушами и спрашивает: