Кот вытягивает шею, и Альби чешет его под подбородком. Если бы Банни была больше похожа на Джеффри. Или хоть чуть-чуть похожа.
— Не хочешь ли позавтракать? — спрашивает Альби. — Есть тосты в морозилке. Могу отскрести плесень с творожного сыра.
Вряд ли он рассчитывает, что Банни посмеется над шуткой, которая и при иных обстоятельствах не показалась бы смешной, и все же надеется на смешок и даже на полуулыбку, но Банни лишь отвечает:
— Я не голодна.
— Может, тогда кофе? Не хочешь ли чашку кофе?
— Нет, — отвечает Банни, — не сейчас. Может, попозже.
Каждый день Альби твердит жене, что ей было бы неплохо одеться и выйти погулять, и каждый день слышит в ответ: «Не сейчас. Может, завтра».
Сейчас Банни важно знать: «Ты не подскажешь, что это за животное? Ну это, которое сворачивается клубком?», вопрос, кажущийся неуместным, если не быть посвященным в ее душевное состояние. Тут же, как по команде, Джеффри спрыгивает с дивана и делает то, что положено коту: описывает три узких круга против часовой стрелки, как будто участвует в ритуале развода друидской пары, затем успокаивается и сворачивается клубком. Банни мотает головой. «Да не это, я имею в виду — в качестве механизма защиты. От хищников», — зачем-то добавляет она. Ее попытки вспомнить то, что она наверняка знает, похожи на мигание плохо вкрученной в патрон лампочки и не приносят ей ничего, кроме непонятного образа, разбивающегося на частицы пыли, прежде чем принять какую-то форму. Банни не сомневается, что такое животное существует, но не может определить, как оно называется и на кого похоже, лишь абсолютно уверена, что у него имеется хвост.
Периодические кратковременные провалы памяти симптоматичны для ее болезни: факты и даты ускользают от нее. Она часто теряет нить, по которой можно довести мысль до конца, и слова, не все, но очень нужные, исчезают, как во вспышке исчезает где-то на океанском дне рыба-фонарь. Банни приходит к выводу, что способна описать отдельную сценку, но та соединительная ткань, которая необходима для полноценного рассказа, превращается в пробел, в пустые строки на странице.
Ее болезнь. Банни не знает, как еще охарактеризовать, сформулировать то, что с ней что-то не так. Не то, что не так в целом, а лишь в части, касающейся ее личности. То, что в целом, она знает, как сформулировать. Словно строчку, заученную для спектакля, Банни часто повторяет: «Вообще-то я — не человек, а головная боль, а кому она может быть приятна?» И это правда. Про Банни трудно сказать, что она «приятная», но ее можно любить.
Хотя в комнате не холодно, Банни натягивает одеяло до подбородка. Это одеяло (из зеленой шерсти цвета ветвей адирондакской сосны, с грубой текстурой, как у власяницы) ассоциируется у нее с девочками-скаутами. Сама Банни никогда не была ни скаутом, ни членом организации «Девочки у костра»[8], ни членом какой-либо другой фашистской или неофашистской организации, требующей носить униформу с перевязью для медалей, лент и значков. Недостаток собственного опыта, впрочем, не играет роли в формировании у нее железобетонных представлений, в частности, что девочки-скауты, будучи социально регламентированной молодежной группировкой, податливой к тоталитарной идеологической обработке, проводят выходные, расхаживая строевым шагом по горным тропам. Но даже для Банни связывать маленьких девочек в коричневых платьицах с коричневорубашечниками казалось преувеличением; впрочем, это никогда не мешало ей отмечать, просто отмечать, что коричневый — своеобразный выбор цвета униформы, предназначенной для маленьких девочек, поскольку, если уж говорить о детских вкусах, существует ведь причина, по которой не производят коричневых воздушных шаров.
Подобные высказывания характерны для ее личностных проблем. Однако неприятная эксцентричность не имеет никакого отношения к нынешней фазе болезни Банни. И хотя сама Банни не решается описывать свое состояние именно этими словами, она страдает от депрессии. Применительно к себе самой глагол «страдать», из-за присущей ему театральности, она употреблять стесняется. В этом контексте глагол «страдать», по ее мнению, отдавал бы мелодрамой и самовосхвалением и, кроме того, характеризовал бы ее как человека эмпатически неразвитого, если настоящим страданием считать только голодную смерть, рак кишечника четвертой стадии или ситуацию, когда детенышу макаки-резуса вместо матери суют в объятия проволочную одежную вешалку. Говорить о себе, что она «страдает», означало бы для нее, что она, ко всему прочему, еще и сволочь. На фоне всего, что может дурного приключиться с сознанием, всех этих галлюцинаций, описываемых Оливером Саксом[9], типа того как жена принимает своего мужа за пару рукавиц, депрессия, даже если это большое депрессивное расстройство, не вызывает почти никакой иной реакции кроме зевка или закатывания глаз. Получается, что с Банни все в порядке, ну разве что она слишком склонна себя жалеть. Но если с Банни в принципе все в порядке, то что же с ней не так?
9
Оливер Сакс — американский невролог и нейропсихолог британского происхождения, автор ряда популярных книг, описывающих клинические истории его пациентов, включая книгу «Человек, который принял жену за шляпу».