— Вы небесталанны, — написал психотерапевт. — Вам надо подумать о карьере писателя.
То ли из-за разочарования, связанного с несбывшейся надеждой на ломтик маринованного огурца, то ли просто из-за отсутствия аппетита Джош кладет сэндвич обратно на поднос и говорит:
— Этот парень не психотерапевт. Студент магистратуры изящных искусств Нью-Йоркского университета.
— Знаю, но все равно забавно. — В качестве психотерапевта студент магистратуры изящных искусств Нью-Йоркского университета заслуживает примерно такого же доверия, как добрейшая собачка, но он, по крайней мере, проверенный, а вот собачка пока так и не появлялась. Тем не менее Банни уверена, что из них двоих собака обладает большей тонкостью восприятия.
— Дело в том, что я когда-то была писательницей.
Джош кивает ей и говорит:
— Я читал. Я поклонник. Твоих книг. — Затем, словно для того, чтобы замести следы, скрыть тот факт, что он дотрагивался до сэндвича, он аккуратно поправляет его на подносе среди других сэндвичей. — Прости. «Поклонник», наверное, не совсем подходящее слово.
Джош прошел уже двенадцать сеансов ЭСТ, но по-прежнему рассредоточенный и мягкий, словно воск у горящей свечи.
— Могу я задать тебе один вопрос? Насчет ЭСТ? Личный вопрос? Как ты считаешь, она помогает? Есть ли тебе от нее какая-нибудь польза? — спрашивает его Банни. — Чувствуешь ли ты себя лучше?
Прежде чем ответить, Джош задумывается.
— Даже не знаю. Скорее — нет. Я бы так сказал: нет, не чувствую. Я бы сказал, что нет, ни хрена она мне не помогает.
Банни съедает виноградину.
Приготовиться!
Наряженная в девственно чистые бумажные пижамы, в свежих тапках-носках, Банни в сопровождении санитарки идет лабиринтом коридоров, в конце которого санитарка передает ее с рук на руки, как палочку в эстафетной гонке, поджидающей ее медсестре. Медсестра представляется:
— Сондра. Через «о».
Она низенькая и сложением напоминает снеговика, включая отсутствие шеи. Фигура, состоящая из одних «О»; Банни думает о том, что вот другая медсестра, Элла, которая работает на их отделении и тоже ей симпатична, такая нескладная и долговязая. Не то чтобы она придавала этому какое-то значение, но что есть, то есть.
Температура у Банни нормальная. Сердцебиение в порядке. Давление по-прежнему великолепное. Пульс слегка учащен, но это вполне естественно, когда человек нервничает.
Сондра берет Банни за руку.
— Опасаться нечего, — пытается успокоить ее Сондра. — Доктор Тилден — лучший в этом деле. Я ассистировала ему во время сотен, может, даже тысяч процедур. Все всегда было нормально. Я бы не стала вам врать.
Голос Сондры звучит искренне, что не мешает Банни заметить:
— Каждый хоть когда-нибудь врет.
Как будто погрузившись в далекое прошлое и не имея в виду Сондру, Банни повторяет:
— Каждый хоть когда-нибудь врет.
Будучи многоопытным профессионалом и по совместительству здравомыслящей женщиной, вырастившей троих детей и пережившей их подростковый период, Сондра знает, когда надо и когда не надо реагировать на реплики пациентов. С планшетом в руках пробегает контрольный список вопросов: Завтракали? Нет. Пили что-нибудь после полуночи? Нет. Слуховой аппарат? Нет. Кардиостимулятор? Нет. Протезные приспособления? Нет. Вставные челюсти? Контактные линзы? Нет. Ювелирные украшения? НЕ РАЗРЕШЕНЫ.
— У вас все будет отлично, — говорит Сондра.
— Этим можно утешаться, правда?[46] — говорит Банни.
— Утешаться? — спрашивает Сондра.
То, что Сондра не узнает одну из самых знаменитых строк американской художественной литературы, отнюдь не роняет ее в глазах Банни. Тем не менее она мысленно вешает на Сондру табличку «невежда», это слово звучит у нее в голове по слогам «не-веж-да», как будто отбивает какой-то ритм, почти как «Ло-ли-та».
Почти, но только гораздо хуже. А то, что гораздо хуже, не бывает достаточно хорошим. После этого Сондра отправляет Банни в соседнее помещение опорожнить пузырь. Смысл данного указания не доходит до Банни до тех пор, пока Сондра не поясняет: «Ну помочиться. Пописать»; видимо, некоторые способности у Банни притупились.
Чего не сделаешь ради внимания
Кабинет для проведения лечебных процедур (термин «лечебный» — это еще одно слово, которое Банни теперь берет в воздушные кавычки) тускло освещен, хотя, возможно, таким он кажется только при сравнении с психиатрическим отделением, где ряды люминесцентных ламп светят безжалостным омерзительным желтым светом, уродующим всё и всех. Здешнее освещение мягче для глаз, оно даже успокаивает, однако у Банни оно вызывает зловещие ассоциации, усиливаемые неким устройством, установленным по дальнюю сторону от того, что она принимает за операционный стол, на самом деле являющийся каталкой и ничем не отличающийся от обычного смотрового стола, разве что он длиннее, шире, имеет колесики и, в отличие от операционного стола, снабжен фиксирующими манжетами. С устройства свисают черные провода, похожие на удлинительные шнуры. Регуляторы напоминают своей круглой формой ручки на кухонной плите.
46
Заключительная строка романа Э. Хемингуэя «И восходит солнце (Фиеста)» в переводе Веры Топер.