слишком шуметь половицами пола, вышел из дверей церкви и застыл у порога. Только что рассвело, и воздух был промозглым и свежим. Накрапывал дождь. Отец Самуэль поежился. Где-то совсем неподалеку слышно было, как Мартин - немного сумасшедший молодой могильщик - в полголоса напевает церковный гимн. Мартин был веселым парнем, с громким голосом и смехом. Он со странным рвением относился к своей работе, и иногда отец Самуэль видел, как, заперев ворота кладбища на ночь, сам Мартин оставался внутри. И думать о том, что он там делал ночью, отец Самуэль не решался. Песня приближалась. Мартин вынырнул из серой туманной хмари с улыбкой на лице и лопатой в руках. Видимо, на утренний час были назначены очередные похороны. - Кого хоронят, сын мой? - осведомился отец Самуэль - сам не понял, зачем. - Не по вашу душу покойничек,- отозвался Мартин, потрясая лопатой. С нее упало несколько комьев земли,- самоубийца. Отец Самуэль снова поежился. Дьявол в сердцах людей. Некоторые так устают бороться с ним, так отчаиваются выгнать его молитвой или силой духа, что единственным способом остаются пули и веревки. Мартин подошел совсем близко к дверям церкви - отец Самуэль отчетливо ощутил запах виски и влажной земли. Словно Мартин пил, не вылезая из могилы. Могильщик быстрым жестом воткнул лопату во влажную рыхлую землю и встал, оперевшись о нее. Отряхнул руки, порылся в карманах. - Странный тип к вам приходил, отче,- заметил Мартин наконец, прямо посмотрев на Самуэля. Взгляд у него был тяжелый и пытливый, словно он ждал от священника отчета о проделанной работе. - Ты видел? - отец Самуэль не скрыл удивления и не отвел взгляда. - Как не видеть? - пожал плечами Мартин,- бежал вдоль ограды и голосил, а потом ринулся в церковь. Искал экзорциста? Отец Самуэль и не догадывался, что Мартин знает такие слова. Могильщик не сводил с него взгляда, и под ним священнику стало холоднее, чем от моросящего дождя, ветра и раннего подъема вместе взятых. - Тайна исповеди, сын мой,- прохладно напомнил отец Самуэль. Мартин откинул голову назад и засмеялся - задорно и весело, как над самой лучшей на его памяти шуткой. - Конечно, отче,- проговорил он, вытащил свою лопату и развернулся, чтобы уходить. Отец Самуэль тоже хотел развернуться и зайти в тепло обители, где, наверно, служки уже начинали зажигать свечи и растапливать печку. Но ему неожиданно показалось, стоит повернуться к Мартину спиной, он размахнется своей лопатой и нанесет удар, не переставая смеяться. Коря себя за подобные мысли, отец Самуэль еще некоторое время простоял, следя за тем, как Мартин скрывается в сероватом тумане. В церковь отец Самуэль вернулся вымокшим до нитки. Он медленно прошел между ровными рядами скамей. В отдаленной части обители и правда уже слышались едва различимые голоса прислужников. Еще заспанные, недовольные, несмотря на всю окружающую их божью благодать, они тихо перешептывались. Отец Самуэль улыбнулся про себя - для них слово ближнего было куда весомей слова божьего, а горесть раннего подъема куда сильнее обещания спасения. И Самуэль иногда благодарил бога за то, что он создал юношей именно такими. Должна же в мире быть такая греховность, от которой он становился бы только лучше. Отец Самуэль медленно приблизился к алтарю и поднял глаза на большое гипсовое распятие на стене. Спаситель, казалось, тоже не выспался, и смотрел теперь устало и недовольно, разглядывая священника укоризненно и прохладно сквозь сетку нарисованной крови. «...искал экзорциста?» Отец Самуэль вздрогнул - слова Мартина пришли на память так внезапно и отчетливо, словно он произнес их прямо ему на ухо. Отчего-то снова стало холодно. Отец Самуэль попытался сбросить с себя наваждение. Нужно успокоиться - пойти в трапезную и попросить чашку утреннего чая, спросить у служки, готово ли все к утренней службе... и забыть уже о сумасшедшем, оказавшимся в его исповедальне сегодня на рассвете. Отец Самуэль прислушался. Он понял неожиданно, что голоса мальчишек смолкли, словно зал церкви поместили под непроницаемое стекло, и его окружила теперь тяжелая тишина. Только где-то в отдалении - наверно, за алтарем, в задней части церкви, хлопала дверь. Дурацкие сквозняки - вот почему ему так холодно! Отец Самуэль попытался усмехнуться - это было так просто, так логично и правильно, но в то же время он понимал, что не верит сам себе. Это не сквозняк открыл дверь. Но кто же тогда? И почему смолкли голоса. Он попытался набрать в грудь воздуха - пусть это нарушит благочестивую тишину, но Самуэль почувствовал, что просто должен позвать кого-то, разбить купол безмолвия, вырваться из этого странного состояния. Он позвал Гарри - старшего прислужника - но воздух, казалось, поглотил его слова, и звука не получилось - отец Самуэль беззвучно закашлялся. Дверь снова хлопнула. Христос смотрел со своего креста так, словно спрашивал безмолвно «А чего ты от меня хочешь? Не по нашу с тобой душу покойничек.» - Какого дьявола,- Самуэль произнес это, и лишь потом понял, что эти как раз слова тишина не поглотила. Последнее притом прозвучало особенно отчетливо. - Падре? - Гарри стоял у входа в зал и смотрел на Самуэля с подозрением, тревогой и мальчишеским любопытством. Еще бы. Святой отец сходил с ума прямо на глазах восхищенной публики, да еще и поминал нечистого в божьем доме. Наверняка, сегодня же об этом узнает весь приход. Самуэль поспешил взять себя в руки. Наваждение. От раннего подъема, нервного начала дня и, возможно, голода. - Все ли готово к службе, сын мой? - спросил он, стараясь звучать как ни в чем не бывало. - Да, падре,- кивнул Гарри, пытаясь принять подобающий случаю невинный вид, но не сводя с Самуэля пытливого взгляда,- миссис Хаволблок передала со служанкой, что сегодня не сможет прийти. - Чудесно,- отозвался Самуэль. Это значило, что на службе будет, кроме него и служек, еще человека три. Благослови господь свое стадо, даже если шерсти с него не хватит даже на одни теплые носки. - На сколько назначены похороны самоубийцы? - осведомился Самуэль, чувствуя, как тревога отпускает его понемногу. В светлых глазах Гарри отразилось удивление и совсем немного - веселья. По его мнению, кажется, падре и правда сошел с ума. - Какие похороны? - спросил он, стараясь звучать терпеливо и благочестиво - настоящий добрый христианин. Самуэль вздрогнул - словно невидимая дверь захлопнулась прямо рядом с ним. Впрочем, удивляться слишком сильно не приходилось - полусумасшедший Мартин мог в угоду прихоти обмануть его или просто все перепутать. Но стоило все же убедиться. - Мартин сказал, на ранний час назначены похороны,- напомнил он Гарри,- он ошибся? Но для кого же тогда он все утро копал могилу. Гарри пожал плечами. - Этого дурачка не разберешь,- блеснул он озорной улыбкой, но тут же вспомнил, кто перед ним, и смиренно добавил: - храни его Бог... Но я совершенно уверен, что никого сегодня не хоронят - ни на кладбище, ни за оградой. Самуэль кивнул. Нужно будет серьезно поговорить с Мартином. В конце-концов, священники должны бороться со всеми грехами, в том числе с грехом пьянства. Первые прихожане - и почти наверняка последние - пошли в зал, отряхивая с плеч капли влаги - видимо, снаружи снова пошел дождь. Самуэлю вдруг захотелось выйти на крыльцо церкви, вдохнуть свежий утренний воздух и начать сегодняшний день с начала. Чтобы не было в сегодня ни Мартина с его несуществующими похоронами, ни сумасшедшего в исповедальне, ни того странного пугающего ощущения непроницаемой тишины. Но, если бы господь хотел, чтобы все на земле были счастливы, он был позволил ученым изобрести машину времени - и, очевидно, это не входило в его божественные планы. Натянув на лицо доброжелательную улыбку, Самуэль отважно зашагал навстречу прихожанкам - двум хорошо одетым леди. Одна из них - мисс Черриш - делала большие пожертвования в фонд нуждающихся, помогала приходу и молилась так истово, что Самуэль не сомневался - это именно она держит дом терпимости, в который так часто наведывается Мартин и норовят сбежать служки. Вторая - миссис Стоунвуд, ее сестра, овдовевшая некоторое время назад, держалась холодно и отстраненно. Создавалось впечатление, что на службы она ходит буквально из-под палки, не желая расстраивать сестру. Но в боге она разочаровалась в тот миг, когда благоверный ее, мистер Джабедайя Стоунвуд, отдал ему душу в возрасте восьмидесяти с лишним лет. Звучало сие не слишком правдоподобно, особенно когда речь шла о леди, едва разменявшей четвертый десяток, но Самуэль четко усвоил для себя благочестивое «не суди и не судим будешь». Сам он в далеком прошлом вел жизнь похуже, чем мисс Черриш, и лукавил посерьезней миссис Стоунвуд. Но никто из них не судил его - разве что гипсовый спаситель над главным алтарем. Самуэль вздохнул. В голову снова лез какой-то вздор. Мисс Черриш улыбнулась ему взволнованно. - Дорогой отец Самуэль! - проговорила она, и голос ее был полон сочувствия,- вам нездоровится? Самуэль был уверен, что, будь он не в состоянии провести службу, мисс Черриш с удовольствием подменила бы его - все его проповеди она знала наизусть. - Нет, дочь моя,- ответил он, едва сдержался, чтобы не начать оправдываться ранним подъемом и безумным утром. Эти объяснения - для простых людей. А священнослужителям пристало отвечать только да или нет. Это защищало от излишней лжи. Лучше соврать единым словом, чем плести целую паутину нелепых объяснени