ух, казалось, поглотил его слова, и звука не получилось - отец Самуэль беззвучно закашлялся. Дверь снова хлопнула. Христос смотрел со своего креста так, словно спрашивал безмолвно «А чего ты от меня хочешь? Не по нашу с тобой душу покойничек.» - Какого дьявола,- Самуэль произнес это, и лишь потом понял, что эти как раз слова тишина не поглотила. Последнее притом прозвучало особенно отчетливо. - Падре? - Гарри стоял у входа в зал и смотрел на Самуэля с подозрением, тревогой и мальчишеским любопытством. Еще бы. Святой отец сходил с ума прямо на глазах восхищенной публики, да еще и поминал нечистого в божьем доме. Наверняка, сегодня же об этом узнает весь приход. Самуэль поспешил взять себя в руки. Наваждение. От раннего подъема, нервного начала дня и, возможно, голода. - Все ли готово к службе, сын мой? - спросил он, стараясь звучать как ни в чем не бывало. - Да, падре,- кивнул Гарри, пытаясь принять подобающий случаю невинный вид, но не сводя с Самуэля пытливого взгляда,- миссис Хаволблок передала со служанкой, что сегодня не сможет прийти. - Чудесно,- отозвался Самуэль. Это значило, что на службе будет, кроме него и служек, еще человека три. Благослови господь свое стадо, даже если шерсти с него не хватит даже на одни теплые носки. - На сколько назначены похороны самоубийцы? - осведомился Самуэль, чувствуя, как тревога отпускает его понемногу. В светлых глазах Гарри отразилось удивление и совсем немного - веселья. По его мнению, кажется, падре и правда сошел с ума. - Какие похороны? - спросил он, стараясь звучать терпеливо и благочестиво - настоящий добрый христианин. Самуэль вздрогнул - словно невидимая дверь захлопнулась прямо рядом с ним. Впрочем, удивляться слишком сильно не приходилось - полусумасшедший Мартин мог в угоду прихоти обмануть его или просто все перепутать. Но стоило все же убедиться. - Мартин сказал, на ранний час назначены похороны,- напомнил он Гарри,- он ошибся? Но для кого же тогда он все утро копал могилу. Гарри пожал плечами. - Этого дурачка не разберешь,- блеснул он озорной улыбкой, но тут же вспомнил, кто перед ним, и смиренно добавил: - храни его Бог... Но я совершенно уверен, что никого сегодня не хоронят - ни на кладбище, ни за оградой. Самуэль кивнул. Нужно будет серьезно поговорить с Мартином. В конце-концов, священники должны бороться со всеми грехами, в том числе с грехом пьянства. Первые прихожане - и почти наверняка последние - пошли в зал, отряхивая с плеч капли влаги - видимо, снаружи снова пошел дождь. Самуэлю вдруг захотелось выйти на крыльцо церкви, вдохнуть свежий утренний воздух и начать сегодняшний день с начала. Чтобы не было в сегодня ни Мартина с его несуществующими похоронами, ни сумасшедшего в исповедальне, ни того странного пугающего ощущения непроницаемой тишины. Но, если бы господь хотел, чтобы все на земле были счастливы, он был позволил ученым изобрести машину времени - и, очевидно, это не входило в его божественные планы. Натянув на лицо доброжелательную улыбку, Самуэль отважно зашагал навстречу прихожанкам - двум хорошо одетым леди. Одна из них - мисс Черриш - делала большие пожертвования в фонд нуждающихся, помогала приходу и молилась так истово, что Самуэль не сомневался - это именно она держит дом терпимости, в который так часто наведывается Мартин и норовят сбежать служки. Вторая - миссис Стоунвуд, ее сестра, овдовевшая некоторое время назад, держалась холодно и отстраненно. Создавалось впечатление, что на службы она ходит буквально из-под палки, не желая расстраивать сестру. Но в боге она разочаровалась в тот миг, когда благоверный ее, мистер Джабедайя Стоунвуд, отдал ему душу в возрасте восьмидесяти с лишним лет. Звучало сие не слишком правдоподобно, особенно когда речь шла о леди, едва разменявшей четвертый десяток, но Самуэль четко усвоил для себя благочестивое «не суди и не судим будешь». Сам он в далеком прошлом вел жизнь похуже, чем мисс Черриш, и лукавил посерьезней миссис Стоунвуд. Но никто из них не судил его - разве что гипсовый спаситель над главным алтарем. Самуэль вздохнул. В голову снова лез какой-то вздор. Мисс Черриш улыбнулась ему взволнованно. - Дорогой отец Самуэль! - проговорила она, и голос ее был полон сочувствия,- вам нездоровится? Самуэль был уверен, что, будь он не в состоянии провести службу, мисс Черриш с удовольствием подменила бы его - все его проповеди она знала наизусть. - Нет, дочь моя,- ответил он, едва сдержался, чтобы не начать оправдываться ранним подъемом и безумным утром. Эти объяснения - для простых людей. А священнослужителям пристало отвечать только да или нет. Это защищало от излишней лжи. Лучше соврать единым словом, чем плести целую паутину нелепых объяснений. Мисс Черриш, кажется, удовлетворил этот ответ. Ее сестра смерила Самуэля взглядом, словно хотела сказать «уж я-то знаю, что ты скрываешь». Они прошли к скамье в первом ряду. Мисс Черриш села, аккуратно расправив юбки, и достала откуда-то маленький изящный молитвенник в бархатном переплете. Миссис Стоунвуд чопорно сложила руки на коленях и застыла, как статуя, уставившись на лицо гипсового Христа. Самуэль был почти уверен. Что между этими двумя мог бы завязаться неплохой диалог. Они бы поняли друг друга. А, может быть, это уже случилось. Оба казались одинаково недовольными. Медленно, словно школьник, плетущийся отвечать у доски невыученный урок, Самуэль двинулся по проходу к кафедре. Еще два прихожанина появились в дверях - Самуэль остановился, поглядел на них. Новые. Возможно, путешественники. У обоих вид был довольно растерянный, словно они не вполне понимали, что происходит, и куда они попали. Отец Самуэль хотел было подойти к ним, но где-то в глубине здания пробили часы. Девять утра. Каким бы маленьким ни был приход, отец Самуэль всегда все делал точно вовремя. Отчего бы ему и не проснуться сегодня вовремя, и не встречаться с тем странным человеком и с Мартином. И не... Все многообразие вероятностей только сбивали его с мыслей. Он поспешил за кафедру, поднялся на нее и поднял руки. В течение всей службы два незнакомца - молодые люди довольно потрепанного вида - смотрели на Самуэля, едва ли моргнув хоть единожды. Это был жуткий тяжелый взгляд - казалось, один на двоих. И каждый раз, когда Самуэль останавливался глазами на них, он терял нить повествования. Мисс Черриш смотрела с сочувствием. Ее предположения о нездоровье священника, кажется, оправдывались. Наконец это закончилось. Самуэль, чувствуя себя невыносимо усталым, поспешно попрощался с прихожанками. Два молодых человека застыли у выхода в нерешимости, но подойти к ним у Самуэля не хватило решимости. Он прямо-таки слышал, как кто-то из них начинает поспешно и тихо говорить голосом незнакомца из исповедальни «я был сам не свой. Мною словно кто-то верховодил, понимаете?» Отец Самуэль вышел из церкви как трус - через черный ход. Он выходил ровнехонько на кладбище. Священник остановился под небольшим навесом, вдыхая пряный запах гниющих цветов и дождя. Туман в голове начал рассеиваться. Из-за кустов у самой ограды вынырнул Мартин. Он улыбался широко и даже как-то сыто - от этой мысли Самуэлю снова стало не по себе. - Сделано! - торжественно проговорил он, словно ждал немедленной похвалы. - О чем ты? - негромко спросил Самуэль. - Закопал я покойничка,- подмигнул Мартин,- женушка его чуть вслед за ним в могилу не сиганула - еле удержал. Самуэль мгновение помолчал. Слова Гарри отчетливо звучали в памяти, и он в упор взглянул на Мартина. - Дай-ка мне взглянуть на эту могилу,- скорее приказал, чем попросил он. Мартин казался озадаченным. - Да зачем вам это, падре? - спросил он,- говорю же - самоубийца. Застрелился, бедолага. Или зарезался - шут его знает. Не про вашу честь. Самуэлю захотелось вдруг накричать на него - напомнить. Что он и сам может решить, что тут про его честь, а что - нет. - Я хочу посмотреть,- повторил он настойчиво, но мягко. - Ваша воля,- пожал плечами Мартин, развернулся и пошагал по тропинке в кусты. Самуэль поспешил за ним. Мокрые листья хлестали по щекам, но он шел вслед за могильщиком упорно. Они вышли из-за ограды через узкую калитку. Свежий холмик земли находился всего в паре шагов от границы кладбища - словно сердобольный Мартин хотел, чтобы самоубийце было не скучно лежать в могиле и было с кем перекинуться словцом через ограду. - Вот он, родимый,- махнул рукой могильщик,- камня нет и не будет, сами понимаете. На верхушке черного холмика лежала одинокая сиреневая хризантема. От ее вида Самуэлю вдруг стало очень горько, и враз перед глазами все поплыло. Он словно снова проснулся с похмельем, со вкусом вчерашнего виски во рту, под чей-то настойчивый шепот. И, кажется, в волосах той, что шептал ему, была точно такая же хризантема. - Эй, падре, вы чего это? - донесся до него голос Мартина.- эй, кто-нибудь, Гарри! - уже криком. За секунду до того, как земля застремилась к нему навстречу, Самуэль успел подумать «Гарри не услышит. Он никогда ничего не слышит»