Глава 15
Часы в глубине здания пробили четыре. В обители царили тишина и темнота. Отец Самуэль присел на одну из скамей, сложил руки на спинке стоявшей впереди и замер. Он ждал, что слова молитвы придут ему в голову сами собой. Раньше все было именно так. Он никогда не разучивал слова проповедей - они просто всплывали в мозгу, словно и правда сам господь говорил его устами. Но с тех пор, как произошел тот глупый случай, бог был нем, и сердце отца Самуэля иссохло. По крайней мере, ощущения были именно такими. Отец Самуэль благодарило судьбу и Гарри за то, что на ближайшее время все службы были отменены. Стоять столбом перед паствой - а вернее перед мисс Черриш - ожидающей небесных откровений, и молчать, было бы страшнее падения в ад. Хотя Самуэль и сомневался в существование иного ада, чем тот, в котором он оказался сейчас. В зале было тепло. Перед тем, как лечь спать, мальчики хорошо протопили обитель. Со дня на день должен был пойти снег, и в комнатах было сыро и промозгло. За алтарем горело несколько свечей, и это был единственный источник света. Впрочем, отец Самуэль был рад темноте. По крайней мере, так он ощущал себя перед богом не таким голым, как днем. Ему раньше часто снилось, как он выходит читать проповедь и обнаруживает, что стоит перед паствой в чем мать родила. Но нынешняя нагота - нагота души - была куда страшнее. Отец Самуэль чувствовал, что замерзает изнутри, и даже теплые печи не могли его согреть. Он поглубже вздохнул и сплел пальцы. - Господи Всемогущий,- заговорил он хрипло и осторожно. Будто боялся, что голос вот-вот захрипит и пропадет вовсе. - отец наш небесный... Порывом ветра распахнуло ставню. Самуэль вздрогнул. Это было похоже на знак свыше. Знак, что его слушают. После того, как детектив Чарльз Фар ушел от него, Самуэль иногда возвращался мыслями к тому, что он рассказал. Сложно было не поверить, что сыщик явился к нему не случайно. Что именно за силы его привели, впрочем, отец Самуэль решать не брался. Вполне могло оказаться, что ничем хорошим это знакомство не закончится. Хотя, учитывая все обстоятельства, как вообще что-то могло закончиться хорошо сейчас? Два самоубийства - это еще не эпидемия, убеждал себя Самуэль. А три? Как быть с тем несчастным, что приходил к нему на исповедь? А с тем, на чьей несуществующей ныне могиле у Самуэля открылись вены? Ставня теперь хлопала на ветру, и по залу принялся гулять влажный сквозняк. Светать начнет еще не скоро. Самуэль снова попытался сосредоточиться. Имеющий уши, да услышит. А некая сила сейчас, кажется, продемонстрировала, что открыла уши для его молитв. - Что же, черт возьми, происходит? - вслух выговорил Самуэль, и сам испугался. Он вовсе не собирался произносить это вслух. Поминать черта именно сейчас вообще было не самой лучшей идеей. Он поспешно встал - ноги сами несли его прочь, на улицу. Самуэль уже почти не волновался за самого себя - все самое худшее с ним уже, кажется, случилось. Но он не хотел навлечь проклятье на это место. Церковь святого, покровителя мясников. Самуэль знал - мясники всегда вскрывали вены на свиных тушах и подвешивали их на крюки к потолку, чтобы кровь стекала, а туша могла храниться подольше. Его отец был мясником. Лучшим мясником в Норфолке, графство Девоншир. Что если и Самуэля чья-то мудрая рука вскрыла и подвесила? А он, неразумный, пытается еще сорваться с крючка? Под ногами мягко шуршал ковер - Самуэль едва не споткнулся о его край, но удержался на ногах. Толкнул входную дверь. Она оказалась не заперта. Самуэль мысленно решил даже не пытаться отчитывать Гарри за это. На улице его окатило холодом. Лужи у крыльца подернулись льдом. Где-то далеко горели уличные фонари, но над кладбищем клубилась темнота. Самуэль остановился на верхней ступени. Вдохнул обжигающий холодный воздух. Позволил ему обжечь легкие. Запястья снова начало тянуть - видимо, снова открылись проклятые стигматы. Откуда-то из темноты доносилась едва слышная песня - видимо, Мартин. О том, что делает могильщик в четыре утра на темном кладбище, Самуэлю думать не хотелось. Он закрыл глаза и простоял так несколько мгновений. В голове звенела пустота. Ни одного слова молитвы так и не пришло на ум, но здесь, на воздухе, это больше не было так гнетуще. Отец Самуэль сам не заметил, как начал подпевать нехитрой мелодии. Слов было не разобрать, но и этого было вполне достаточно. Он почувствовал, как лица коснулось что-то холодное - как будто в кожу вошла тонкая ледяная игла. Отец Самуэль улыбнулся. Пошел снег. Когда он снова открыл глаза, стало гораздо светлее - видимо, он простоял так довольно долго, потому что весь двор и ограду припорошили белые хлопья. Отец Самуэль любил снег. Он помнил, как хрупкий наст хрустел под ногами, как скользили по мостовой подошвы ботинок. Он так давно не выходил из своей священной раковины, что почти забыл, как пахнет снег в городе. Песня Мартина в белом безмолвии стала громче и ближе - теперь можно было разобрать слова. - Jesus loves me! He who died,- пел Мартин,- Heaven’s gate to open wide; He will wash away my sin, Let His little child come in . Его тяжелые шаги хрустели по снегу. Он подходил все ближе. Самуэль стоял, не шевелясь, и не подпевал больше. Имя господа в его устах все еще никак не могло родиться. - Jesus loves me! Loves me still. Tho' I'm very weak and ill;- голос Мартина набирал силу, и теперь казалось, что он поет не один, а ему как минимум вторит церковный хор,- That I might from sin be free. Bled and died upon the tree. -... Bled and died upon the tree,- повторил Самуэль. Снег шел все сильнее - теперь он превратился в молочно-белую занавесь, отделившую Самуэля и крыльцо церкви от прочего мира. Шаги Мартина были все ближе, и Самуэлю вдруг стало страшно. По-настоящему, по-детски страшно - вот-вот кто-то должен был вынырнуть из снежной пелены. И этим кем-то будет вовсе не Мартин - веселый странноватый парень. Это будет тот, кто распахнул окно порывом ветра. Тот, кто готов был слушать молитвы Самуэля, когда господь закрыл от них уши. Тот, с кем сам отец Самуэль был давно знаком, но не хотел помнить об этом. Из песни снова исчезли слова - теперь это был лишь мелодичный напев. Голос стал тоньше, и Самуэль понял - это поет женщина. Молодая и напуганная. Поет, чтобы отогнать страх. Он хотел было ступить ей навстречу, предложить помощь, пригласить в церковь... Зло не может войти в дом, пока не пригласишь его - вспомнил Самуэль. Его начинала бить дрожь. Песня приближалась, и теперь в ней слышались хриплые нотки, словно у незнакомки вдруг запершило в горле. Снег засыпал отца Самуэля, тяжело давил на плечи, заставлял его оставаться на месте. Ноги тоже словно примерзли к крыльцу. Самуэль предпринял еще одну отчаянную попытку начать читать молитву - шаги все ближе. Но он не смог даже вдохнуть для этого. Голос женщины начал сбиваться, она будто запыхалась. Звуки песни на миг сменил странный гортанный стон, а затем - жуткое, нечеловеческое бульканье. Самуэль знал, отчего бывают такие звуки. Он наконец смог сделать шаг назад, попятился к церкви, едва не споткнулся о порог и замер. В снежной пелене обрисовался силуэт. Тонкий и какой-то согнутый. Некто едва переставлял ноги. Самуэль хотел крикнуть, но не смог - холодный воздух обжег горло. Глаза заслезились, и силуэт на мгновение расплылся, потеряв четкость. Самуэль зажмурился на миг, но как только открыл глаза, увидел это прямо перед собой. Женщина. Лицо - бледное и пустое. На высоком воротнике, заколотом камеей, расплывалось багровое пятно. Кровавое ожерелье - похоже, у женщины было перерезано горло. Такой же след тянулся за ней по белоснежной земле. Она стояла всего в одном, последнем шаге от Самуэля, готовая заключить его в объятия, и продолжала петь. Булькая и хрипя, но продолжала. Самуэль, собрав в кулак всю волю, всю веру, которая когда-то поддерживала его, сделал еще один, отчаянно быстрый шаг. Переступил порог. Не помня себя, не чувствуя рук и ног, захлопнул дверь, отгородился от снежного видения, и лишь после этого закричал. Часы в глубине дома пробили пять.