тя бы вдову Джексон. Она обвиняла падчерицу в том, что та похитила завещание мистера Джексона, и чтобы проникнуть в комнату к девице, Чаку пришлось представиться судебным приставом. Томпсон тогда с ехидной улыбкой запер его в камере на три дня. Дверь же Жака Клементье была открыта. Чак осторожно толкнул ее. В комнате было всего одно окно. Крошечное, не больше, чем в тюремной камере. Света от него было мало, и вся комната была погружена в полумрак. Чак притворил за собой дверь и огляделся. В углах сумерки сгущались, и Чаком овладело глупое чувство, что на него оттуда кто-то смотрит. Он потряс головой. Дожили. Отважный детектив боится монстров из темных пыльных углом. Вероятно, на него и правда смотрели оттуда, но только тараканы и пауки. Он пересек комнату, откидывая со своего пути носком ботинка бумаги, одежду и еще какой-то мусор. Если Джастин Престон эсквайр так заботился о своем друге, неужели он не мог снять ему жилье получше? Или поэзии все равно, где рождаться? Джастин Престон говорил об этом Жаке Клементье с большим жаром, чем иные говорят о своих любимых родственниках. Какие отношения связывали этих двоих, Чака не касалось, но некоторые соображения на этот счет у него все же имелись. Но, видимо, обвиняться по знаменитой поправке 1885 года для гениев в этом сезоне было чрезвычайно модно. Хотя Жак Клементье был куда менее публичной личностью, а Джастин Престон - куда менее знатным дворянином, чем те, другие фигуранты. Чак остановился у низкого стола прямо под окном. Свет падал на столешницу, Чак осторожно коснулся пальцами неровного бурого пятна. Видимо, именно здесь все и случилось. Крови, как ни странно, было совсем немного. Видимо, неудачливый поэт действительно промахнулся. Чак не сдержал короткого нервного смешка. Одернул себя. Не хватало еще истерики на месте преступления. Хотя в последнее время он был очень близок к ней. Особенно с тех пор, как увидел дело Шарлотты Черриш. Могла ли та девушка из церкви быть той же, о которой говорилось в протоколе? Той же, чью фотографию он нашел? Чак пытался убедить себя, что нет. Совпадение. Та же внешность, то же имя. Действительно, почему бы и нет? Еще один смешок, и Чак себя одернул. Чтобы решить этот вопрос раз и навсегда, нужно было поговорить с отцом Самуэлем - расспросить его об этой его прихожанке. Но на это сейчас у Чака не было времени. Он поднес пальцы к глазам. Следов от крови на них не осталось - неудивительно, прошло без малого три дня с момента происшествия. Полиция была здесь, все обыскала, но обыск был поверхностным и не дал результатов. Чак огляделся. Неудивительно. Найти что-то в этом ворохе хлама было совершенно невозможно. Но Чак решил попытаться. Он отодвинул от стола низкий колченогий стул. Сел на него и посмотрел по сторонам. Вот, видимо, именно так Жак Клементье и сидел в тот вечер. Чем, интересно, он мог заниматься? Чак заглянул под стол, раздвинул кипы бумаг. Либо полиция изъяла бутылку, как улику, либо он все же не пил в тот вечер. Не верилось, что человек, живущий здесь, педантично решил вдруг выбросить бутылку, а не оставить ее на столе или под столом. Чак протянул руку, вытащил несколько скомканных листов бумаги. Аккуратно разложил их на столе перед собой. Света от окна было катастрофически мало, почерк у Жака Клементье был как у настоящего гения - совершенно неразборчивым, но Чак отважно принялся разбирать написанное. «Я шел мимо зеркальной стены и не смотрел на свое отражение. Но тот, что шел за границей зеркала, смотрел на меня неотрывно...» Это было не слишком похоже на стихи. Чак почувствовал, как в комнатушке вдруг стало почти нечем дышать. «Фонари не горели, и я пробирался сквозь темноту на ощупь. Молился, только бы не услышать шагов за спиной. В воздухе пахло жестокостью» Чак чувствовал, как начинают дрожать руки. Он сцепил пальцы, глубоко вдохнул. Да, этот проклятый поэт, кажется, шел за ним по пятам в ту ночь. Даже не так - он сам оказался в шкуре Чака, пережил то же, что и он. Видел то же, что и он. «Тот, другой, ждал меня. Я боялся, что, взглянув на меня, он улыбнется. Его улыбки мне не вынести» Лист бумаги кончился, и Чак расправил следующий - половина его была в чем-то испачкана, но несколько строк еще можно было разглядеть. «Я умер давно. Во мне не осталось ничего живого, кроме дьявола. Он жил все это время в моей душе, и сейчас, когда она мертва, вырвался» Дьявол в сердцах людей - сказал отец Самуэль. Умер давно. Чаку снова вспомнилась Шарлотта Черриш. Ничего живого, кроме дьявола. «Я хочу замолчать, ослепнуть, оглохнуть, исчезнуть навеки, лишь бы не быть тем, кем я стал. Но я проиграл - и остаюсь жить» Дальше ничего невозможно было разорвать. Чак быстро сложил бумаги, спрятал их поглубже в карман - почти не заметив этого. Окно над его головой едва слышно скрипнуло. Чак вздрогнул, словно проснулся. Поднял глаза. Узкая створка медленно открывалась. Чак замер, как загипнотизированный, наблюдая за этим. Ему представилось вдруг, как в тот вечер Жак Клементье точно так же сидел за своим столом, а нечто проникло в его комнату сквозь медленно открывшееся окно. Руки дрожали - Чак сжал ладони в кулаки и старался не дышать. Створка распахнулась окончательно. Сыщик был готов, что вот сейчас в окне появится револьверное дуло. Холодное и черное, как темнота неосвещенной улицы. Как дьявол, живущий в сердцах. - Я умер давно,- выговорил Чак четко, но не поверил сам себе,- во мне не осталось ничего живого... Его окружила тишина. Еще мгновение назад Чак мог слышать шум с улицы, чью-то ругань с нижнего этажа. Собственное сбитое подъемом по лестнице дыхание, в конце-концов. Теперь же в захламленной мансарде осталась лишь тишина. Он попытался отодвинуться от стола - уронить стул, упасть самому, лишь бы разбить ее, нарушить ее гнетущую целостность. Не осталось ничего живого - Чак и сам себя сейчас ощущал совершенно мертвым, но нечто вот-вот готово было появиться из маленького окна. Нечто, навестившее Жака Клементье. Нечто, вспоровшее запястья отца Самуэля. Нечто, вложившее пистолет в руки Нила Шмитта и заколовшее брошью перерезанное горло Шарлотты Черриш. - Я умер! - выдохнул Чак, вложив в этот жалкий звук всего себя,- я умер давно. И он знал, что это была правда. Чарльз О’Фаррел, прилежный констебль и хороший католик, был мертв, а то, что звалось теперь Чаком Фаром, было лишь дьяволом в иссыхающей душе. Тишина вдруг рассыпалась градом осколков. Чак не успел ухватиться за столешницу и полетел на пол. Тут же вскочил, не обращая внимания на ушибленный локоть. Прочь отсюда. Здесь он не обнаружит ничего полезного, ничего не узнает. Чак буквально скатился по ступенькам и вывалился на улицу. Прислонился к стене, опустил голову и застыл так. Отвратительное чувство, охватившее его в комнате Жака, отступало. Чак приходил в себя. В последнее время он был втянут в какие-то совершенно безумные события, и если пытаться проанализировать их все вместе, можно сойти с ума. Чак и так уже ощущал приближение безумия, а потому решил притормозить - нервы уже не выдерживали и играли с ним злые шутки. Конечно, можно было бы отправиться к Хао - там ему непременно станет лучше, а все произошедшее отойдет на задний план. Но вместо этого Чак принял другое решение. Он огляделся по сторонам, махнул рукой, останавливая кэб. В небе над городом собирались тяжелые облака и, кажется, собирался снег.