ь в приподнятом настроении, то, достигнув определенной высоты забытья, он начинал громко декламировать, петь и заказывать выпивку всем присутствующим - Джастин за эти развлечения исправно платил. В противном же случае Жак сетовал на несправедливую судьбу, пытался покончить с собой и погружался в черную меланхолию. Джастин много бы отдал, чтобы снова услышать, как он сокрушается «Это все зря! Я ничтожество! Я - никто!» Джастин помнил Жака с его вспышками счастья. Иногда - совершенно без повода. Жак умел видеть красоту даже там, где ее быть не могло. Он замечал, как, тая, снег рисует на мостовых узоры. Или как туман на рассвете становится болезненно-желтым. Кажется, он даже стихотворение написал о Лондоне, больном желтухой. Джастин помнил Жака поэтом. А теперь это был Джек Смит, сын фабриканта. Он не был несчастен, ему не было больно, страшно или плохо. Ему было никак. И эта пустота пугала Джастина больше, чем все его нелепые попытки покончить с собой. Он приехал к нему на рассвете, поняв, что заснуть все равно не сможет. Жак тоже не спал. Джастин вообще подозревал, что, когда он уходил от него, Жак все время сидел в одной и той же позе, не двигаясь. Может, иногда прикладывался к бутылке, хотя от спиртного больше не было никакого прока. Лишь накануне Жак попросил его больше не приходить, а до этого словно и вовсе не замечал его присутствия. Джастин вошел и остановился в нескольких шагах от Жака. На столе лежал нераспечатанное письмо. Престон разглядел адрес - от того самого издателя. - Тебя напечатают? - спросил он. Сейчас Престон готов был ухватиться за любую возможность оттянуть момент приведения решения в жизнь. - Не знаю,- отозвался Жак,- я еще не читал. Но, наверно, да. Я не ходил на встречу с издателем. Джастин помолчал. Тишина была гнетущей. - Почитай мне,- попросил он, собравшись с мужеством.- пожалуйста. Жак посмотрел на него и дернул плечом. Джастин так хотел бы, чтобы он раздраженно отказался, как обычно делал, будучи трезвым. Или хотя бы спросил «зачем?», намекнул, что Джастин хочет в очередной раз украсть его строки. - Что именно?- только и спросил Жак. Джастин улыбнулся и сквозь ткань сюртука сжал то, что лежало в кармане. - Неважно,- ответил он,- мне все нравится из того, что ты пишешь. Жак читал свои стихи только если его к этому вынуждали - и тогда даже самая драматичная ода звучала смешной эпиграммой. Еще он читал, если был в той золотой стадии опьянения, когда оковы разума уже сброшены, но язык еще не очень заплетается. Но в любом случае сразу было понятно - Жак читал стихи, которые написал чернилами из собственных жил. Он пошарил вокруг себя и выудил какой-то лист бумаги. Даже не окинув написанное взглядом, принялся читать. Джастин помнил это стихотворение. - Я снимаю покровы с чувств, как счищают с одежды воск. - прочитал Жак. Джастин почти воочию видел вечер, когда он написал это. Пьяные слезы смешались с безудержным смехом над какой-то нелепой шуткой - они шли по темной заснеженной улице, и фонари не горели. Джастин хотел взять экипаж, но Жак заявил, что в кэбе его непременно стошнит, и лучше пройтись пешком. Джастин - трезвый, как всегда, шел рядом с ним, придерживая Жака за пояс. Удушающе близко. - В кандалах из моих "боюсь" я глотаю микстуру слов.,- голос Жака звучал монотонно и сухо, а тогда он почти кричал на всю улицу, рассказывая Джастину, какую красивую девушку видел на приеме у герцогини. Или это было во сне? И Джастин все просил его говорить потише. Общаться с полицейскими третий раз за месяц ему совершенно не улыбалось. - Подавлюсь я своим "постой", где-то хлопнет, как крылья, дверь.- Жак не отрывал глаз от бумаги, и Джастин чувствовал, как от каждого слова у него сжимается сердце. Он помнил, как они добрались наконец до коморки Жака - на лестнице он едва не сломал шею. Джастин едва успел перехватить его, и Жак все спрашивал «Какого черта ты меня спас! Может, мне суждено было трагически погибнуть!» Теперь Джастин задавал себе тот же вопрос. - Я рисую твое лицо синей краской моих потерь.- Жак схватился за карандаш, едва перевалился за порог. Он искал бумагу, хотя ею, как обычно, была завалена вся комната. А Джастин, боясь, что его вот-вот выгонят с этого священнодейства, замер, наблюдая за ним. - Ты - под крышкой моих часов, но не в сердце. Какой пассаж! - часы в городе в тот момент били четыре - Джастин и не понимал, как поздно, пока не услышал их. Стихотворение, конечно, выходило не бог весть какое гениальное, но Жак творил - писал, как одержимый. - И на маковом поле снов вместо крови падет роса. - Свет от свечи отбрасывал неровные тени на его лицо, но это не меняло того факта, что двигались на нем лишь губы. Выражение Жака оставалось таким же мертвым. Джастину впервые в жизни совершенно не хотелось плакать от горя. - И поземка свою кадриль Дотанцует в моих руках.- в ту ночь Жак распахнул окно, отбросив перо, и смотрел на падающий снег, улыбаясь, словно безумный. Джастин замерз, но не посмел пошевелиться, вмешаться в этот миг единения поэта и его вдохновения. - Ты, пожалуйста, приходи. Полюбуйся - я жив пока. - Жак вдруг поднял глаза и посмотрел на него в упор,- Полюбуйся,- повторил он тихо. И Джастин понял, что сделать задуманное нужно сейчас, и ни секундой позже. - Я должен спасти тебя,- проговорил он,- на этот раз - спасти по-настоящему. Жак смотрел на него молча и не шевелясь. Листок все еще был в его руках. Пальцы Жака не дрожали. Зато похолодевшие ладони Джастина ходили ходуном. Он медленно вытащил из кармана пистолет. Тот самый его вернули ему в полиции позавчера - и в тот момент Престон понял, что нужно делать. - Пусть меня за это повесят,- он поднял руку, прицелившись Жаку в лоб. Тот не пошевелился,- но я не могу больше на это смотреть. Я должен тебе помочь. Жак неожиданно улыбнулся. - Я умер давно,- прошептал он, и на какую-то секунду до того, как нажать на курок, Джастин увидел в его глазах отсвет благодарности.