– Из Бабилона.
– Да, помню. Родители – оба итальянцы?
– Да. Мать из Турина, а отец из Муссомели.
– А отец кем был?
– Мусорщиком, но он умер десять лет назад, я еще маленький был.
– Значит, батя твой, как и я, – сицилиец. Только я родился в Трапани, может, слыхал?
– Нет, я не знаю, где это.
– Плохо, что не знаешь. Это далековато от Муссомели, но не очень. Ну да что взять с эмигрантов. Ну а мать вместе с крестом не передавала тебе наказ вести себя по-христиански: прощать обиды, щеку там подставлять?
Гек презрительно покривился:
– Я первый не лезу, но и оскорблять себя не позволю. – Тут же добавил поспешно: – Он первый начал, я скандалов не люблю.
– Не любишь, а скандал получился. Мог бы и потерпеть, хотя, конечно, в этой ситуации… А отец сам помер, или что?
– Ну, как сам, – пил он много. Мать говорила – от пьянства умер.
– Худо, в наших краях обычно меру знают. А родственники, кроме матери, есть у тебя – братья, сестры, в Бабилоне или на Сицилии?
– Нет никого. А может, и есть, но мы никогда не говорили об этом. Наверное, есть, но мама тоже умерла, как я теперь узнаю? А щеку пусть Кудрявый подставляет – она у него теперь большая!
– Ну-ну, разошелся, со всеми драться – кулаков не хватит. Хорошо, будем считать, что разобрались с этим делом. Теперь слушай меня внимательно. Работай пока и дальше, но запомни: еще один выверт – и счастливого пути, желающие на твое место найдутся. А для лучшего запоминания знай: сто зеленых я с тебя срезаю за недисциплинированность. Спокойной тебе ночи и приятных снов. – Капитан встал, давая понять, что разговор окончен. Гек последовал его примеру.
– Да, вот еще что: позови сюда Беппо, мне он нужен. Если спит, то разбуди. – Он положил на плечо Геку свою высохшую руку, всю в дряблых венах. – Не задирайся, понял? Я сам определю правого и виноватого. Все.
Гек набычился, но спорить не посмел. Он развернулся и молча вышел. Сто долларов по нынешним временам – не безделица, отдать их за два удара – жирно больно. Но с другой стороны, куда деваться? Здесь сравнительно безопасно, денег можно подкопить. Но обидно, черт возьми: и так нагревают как хотят, да еще сотню зажилили… Беппо спал в другом кубрике, и Гек туда не пошел. Он просто сказал вахтенному, что Кудрявого срочно зовет капитан, а сам пошел спать. Он долго ворочался, прикидывая, что там сейчас происходит у капитана. По разговору с капитаном ясно было, что тот понимает правоту Гека, но просто лишний раз показывает, кто здесь хозяин. У, глиста сушеная! Ладно, пора спать, завтра тяжелый день…
Десять человек на борту отнюдь не были лишними, поскольку им, кроме капитана, разумеется, приходилось переносить на берег и с берега огромное количество ящиков, пакетов, мешков – словом, всего того, в чем в тот момент размещался контрабандный товар. У Гека поначалу с непривычки болела спина, но потом он приспособился и работал не хуже других. Почти через месяц закончился рейс. Он прошел вполне благополучно, и на долю Гека вышло шестьсот долларов. Однако капитан, верный своему обещанию, удержал с Гека сотню и столько же с Кудрявого Беппо. Общее наказание не сплотило их и не сделало друзьями, но Беппо примолк и не грозился больше за его спиной; они старались не замечать друг друга. С остальными Гек общался нормально, но уже не служил для них объектом розыгрышей и подначек.
Рейс был последним в сезоне, капитан по традиции выставлял угощение. Это было в Неаполе, куда Гек якобы собирался поначалу. Пили умеренно, наутро предстоял расчет, а там – кто куда: судно нуждалось в ремонте, люди – в отдыхе, почти всех ждали семьи.
Гека рассчитывали последним. Капитан отпустил всех, даже Марио, так что они остались вдвоем с Геком.
– Хочешь кофе? Что жмешься, я как раз на двоих сварил, по собственному рецепту: бывало, промерзнешь как собака, устанешь – а тут принял чашечку-другую, и снова человек! Тебе, может, с коньячком?
Гек насторожился: с того самого вечера, когда он познакомился с капитаном в марсельском кабаке, ему ни разу не доводилось наблюдать такую приветливость и дружелюбие в поведении шефа.
– Лучше с молоком, если есть.
– Как не быть, капуччино – это моя слабость. Только не молоко – сливки. Присоединяйся, мешай сам, я ведь не знаю, как ты любишь – покрепче, послабее?
– Я крепкий не люблю, горько слишком.
– А я пристрастился: чем крепче, тем лучше, хотя сердечко порой прихватывает, бессонница мучает… Э-э, погоди, пенку я сам сделаю, ты испортишь… Да, бессонница. Но это уже стариковское, мне ведь, Тони, уже шестьдесят два стукнуло в мае.
Гек изобразил удивление:
– Никогда бы не подумал. Я всегда слышал, что моряки быстрее старятся на лицо, но вам – самое большее – пятьдесят два дал бы, клянусь Мадонной!