Увы, наемники — а это оказались они — прошли тяжелый путь от ближайшей звезды до блокированной минами системы вовсе не ради мечты отдельно взятого старика. У "внешников", как окрестили их в народе, был иной интерес.
Честно говоря, интерес оставался малопонятным даже сейчас. Разумеется, был и обычный сеанс торговли — мегатонные объемы, собранные кораблем наемников по транзитным системам, нашли новых хозяев из нового правления планеты и приближенным к ним торговым кругам. И, казалось бы, на этом все — но корабль все еще оставался на орбите.
Обычного старика, коротающего свой век на попечении младшего сына и невестки, вряд ли бы вообще заинтересовали пути чужаков. Для таких что орбита, что столичный город — одинаково далеко и вовек недостижимо, а важным может быть только вид на урожай и неприкосновенность заначки. Но Эрлих обычным никогда и не был.
В те времена, когда можно было открыто называться Эргутулом, к его имени уважительно добавляли "эфенди" и кланялись не только при личной встрече, но и спине уважаемого человека, даже если шел тот по другую сторону улицы. А это — что-то да значит в любые времена. Важным человеком был старик. Настолько важным, что искали его еще два года после "присоединения" планеты к САР, обещая огромные суммы и впечатляющие привилегии за любые сведения. Не нашли. Умер, наверное. А вот старика, объявившегося в то же время на другой части планеты в доме купца средней руки, наоборот — с радостью признали живым. Потому как чуть было не похоронили до того — это же надо, двадцать лет в родной семье не появляться!
Бывают такие должности, на которых не должно быть родни, да… Полезно это, со всех сторон… А внешность — что она? Как можно сравнить властного господина в алом шелке и морщинистого старика в застиранном халате? Имя? Так его, шесть лет назад, звали совсем иначе…
Не мог Эрлих просто смотреть на горизонт, высматривая грозовые тучи. Не мог читать одну и ту же газету изо дня в день. Не мог не думать. Разогнанный разум требовал мыслительной деятельности, реагируя на длительный простой чуть ли не физически ощущаемой болью. Да и может ли кто запретить человеку думать? Задумчивый старец — подозрительно ли это? Вряд ли…
В общем, как ни крути, как ни приглядывайся к их замыслам через газетные страницы и секундные заметки по тиви и радио — поведение наемников было весьма странным. Ждут кого то? А кого может ожидать такая гигантская туша, как минзаг класса "шахид"? И ради чего?
— Веди! — приказал старик внуку, подталкиваемый в спину сладким чувством близости разгадки, столь приятным и почти забытым — из той, прежней жизни…
Сорванец ракетой метнулся в сторону полей, затормозил в сотне шагов и вернулся назад — только для того, чтобы вновь выстрелить собой вперед, пылая огнем любопытства в глазах и тщательно скрываемым недовольством неспешностью старшего родственника, еще даже не вышедшего со двора. А когда старик оседлал гравикар, да промчался мимо юноши — то недовольство таки прорвалось ошеломленным и обиженным криком:
— Де-еда-а!
— По этому вектору только один овраг, — буркнул тот себе под нос, и бровью не шевельнув на стихающий призыв забрать мальца с собой.
Жалко ему было внука. Не ведал тот, что наемник — пострашнее дикого зверя бывает. И идти на него, как и на зверя, нужно либо толпой, либо подготовленному мастеру-охотнику.
Ясное дело, не в физической силе тут дело — не кольями и даже не пистолетами лезть на добронированные пустотники. Нападения наемник не боится. Наемник боится закона — по которому за убийство мирного населения его вздернут свои же. А мастер-законник и без крови найдет, как сделать его жизнь гораздо веселее, ведь на чужой земле тот явно что-то да нарушит. Запись под протокол, — и потеющий от ужаса бывший деревенщина из глухой колонии тут же прочувствует, как сильно подвел родной отряд и что ему за это будет. Закон — он для тех, кто его знает.
Это, разумеется, к условно-мирному наемнику относится. Но такие, как правило, самые проблемные. От врага сразу ждешь смерти и пристрелить его в своем ты праве. По трупу же "дружественного" солдата, ошалевшего от синтетической дури, воображаемой крутости и безнаказанности, придется отбрехиваться долгохонько, и никто не даст гарантии, что его сотоварищи не решат отомстить. Так что лучше он, Эрлих Гюнтер, староста деревеньки Салер, прибудет к ним первым. Один.
Дряхлый внешне, но весьма бодрый технически, гравикар за шесть минут покрыл расстояние до безымянного родничка, воды которого заполняли глубокий бочаг поодаль, а затем срывались вниз — по разлому в земле и далее в темноту заросшего буреломом оврага. Где-то там было заболоченное озерцо, которое облюбовали особенно мерзкие, судя по ночным воплям, жабы. Да и много что там было, от пристанища диких уток, семейства кабанов и прочей живности, которой полюбился здоровенный провал в земле посреди ровной глади засеянных полей. Надо отметить, что ключевым в этом описании было слово "было".
Вот именно — раньше все это, безусловно, было. А сейчас на месте оврага поднимался стальной террикон с гранью в километр, из центральной части которого в землю с мощным гулом вонзались десятки буров, перемешивающих грязно-серую породу, остатки ветвей, травы. Витки гигантских сверл поднимали мутноватую воду и вновь зарывались на глубину. Сооружение, достигающее сорока метров в зените, казалось живым муравейником, облепленным полувоенными механоидами, что продолжали стройку, закрывая искусственную гору камуфляжными панелями.
Поражал даже не размах происходящего, не быстрота и слаженность действий механизмов, ведомых безусловными профессионалами, и даже не стойки ПКО и компактных арт-установок, скромно поставленных в намеренно нетронутый лес по краям оврага. Поражала тишина — звенящая, сюрреалистичная, невозможная. Только земля передавала отголосок работы металла и чужой воли — легкой дрожью, которую колени отчего то желали чувствовать своею и пытались заставить старика бояться.
В двух метрах с паническим визгом мелькнуло тело некрупного кабанчика, выводя Эрлиха из ступора. Старик суетливо прощелкал ящички гравикара, разыскивая зеленоватый кожух, потемневший от пыли и времени, и парой движений вывернул из него верхнюю крышку. Кожух вернулся обратно, а в руках оказался серебристый жезл с красной и синей лампами на его вершинах.
С нестариковской ловкостью взобрался он на капот гравикара и воздел руку с активированным жезлом в небеса, недвижно ожидая внимания с той стороны звуковой завесы. Если не заметят резкие переливы света, исходящие из жезла, то обязаны отреагировать на запрос-требование по всем радиочастотам.
Старика заметили — через десяток минут в клубах пыли, собирающегося на границе невидимой завесы, появились человеческие силуэты, числом пятеро. Двое — легких в зелено-желтых костюмах биозащиты, еще пара в совершенно диком доспехе с шестью руками-манипуляторами, поддерживающими серьезного вида калибры с легкостью детской игрушки. Пятый же переступил порог пыли и шума и вступил в ясный безмятежный день одного с Эрлихом поля в обычном плаще, искусно прошитым серебряным узором, и костюме с высоким воротником под ним. Однако по тому, как шарахалась от него пыль, и по чистоте одеяний и седой от времени шевелюры, не прикрытой никаким головным убором, можно было предположить, что человек защищен никак не слабее подчиненных. Или же, что его доспехом служили остальные четверо.
Расстояние между ними составляло что-то около шестисот метров — вполне достаточно, чтобы "внешники" смогли погасить раздражение в неспешной прогулке к глупому старосте-старику. Или хотя бы не посчитали его видевшим слишком много. После того, как Эрлих заметил оборонительные сооружения, ему бы очень хотелось, чтобы они считали именно так — уж слишком не по себе ему стало от увиденного. В определенный момент даже пришла мысль "сыграть роль" вороватого старосты-дурачка, алкающего взятку с богатых гостей. Да даже просто сбежать — это тоже в духе "обычного" человека.
Но вместо всего этого Эргутрул приглашающе махнул рукой, соскочил с гравикара, оперся о багажник и, покручивая неторопливо деактивированным жезлом, принялся ждать. "Внешники" тоже замерли у границы барьера. Через какое-то время психологическое противостояние стало принципиальным.