Штурм, назначенный на сегодняшнюю ночь, отменен. Перенесем его на двое суток. Двух суток достаточно, чтобы навести порядок в полках 27-й дивизии. Особисты выловят агитаторов, расстреляют два-три десятка – остальные, как миленькие, пойдут на лёд. Седякин и Дыбенко наведут порядок. Итак, штурм – в ночь на семнадцатое.
Вы упомянули твердыни Перекопа, Лев Давидович? К вашему сведению: лед Финского залива еще твердее! Но я пройду. Я возьму Кронштадт!
Щелчком отбросив окурок, Тухачевский быстрым шагом отправился к себе в штаб.
Григорий Хаханьян, двадцатипятилетний командир 79-й бригады, ранним утром брился в штабной комнате. Он, держа себя за нос, смотрел в круглое зеркальце, прислоненное к жестяной кружке, и вел скрипучее лезвие бритвы по намыленной худой щеке. Зеркало отражало беспокойный немигающий взгляд комбрига.
С того февральского дня, когда эшелоны с частями 79-й бригады, входящей в 27-ю дивизию, начали выгружаться на станции Лигово, беспокойство Хаханьяна нарастало все больше. Во всех трех полках – Минском, Невельском и Оршанском – раздавались недовольные голоса. Мол, идти по льду на Кронштадт – это ж все равно, что на верную смерть… задача невыполнимая… Он, Хаханьян, и командиры и комиссары полков работали с людьми – говорили красноармейцам на общих собраниях, что лед крепок, опасности не больше, чем в обычном полевом наступлении, и вообще – вам ли не знать, славным бойцам, что нету для Красной армии невыполнимых боевых задач… Но эти правильные слова – до всех ли бойцов доходили?
Да к тому же – и размещение. Привезли вчера бригаду сюда, в Ораниенбаум, распихали по казармам, а там, в казармах, грязно и холодно – с дровами плохо, служба тыла – ни к черту, даже кипятку вчера не было…
Только приступил Хаханьян ко второй щеке (тупая бритва плохо шла, со скрежетом), как в дверь стукнули, и вошел Тюленев Иван, командир Минского полка. И – с порога:
– Григорий! Мой полк бунтует!
Хаханьян живо полотенцем утер недобритую щеку, натянул гимнастерку, шинель, а Тюленев тем временем бросал отрывисто:
– Со Смирновым мы их уговаривали… там крикуны… Мохов орёт – «Нас сюда привезли, чтоб утопить!..» Я ему, гаду конопатому – «Заткнись! Не лепи провокацию!..» Орут, винтовки расхватали… Мы с Василием, да и ротные политруки – останавливать их… Кто остановился, а другие…
Хаханьян затянул ремень с маузером на боку:
– Пошли!
Выбежали из здания старой офицерской школы на Александровскую улицу. Длинноногий Тюленев широко шагал, Хаханьян, ростом невысокий, поспевал вприпрыжку. До Военного переулка добрались быстро. А там, у казарм, творилось неладное. Толпились красноармейцы всех трех полков, гомонили, кто-то голосистый орал: «Не пойдём на лёд!» И еще были слышны истошные крики: «Утопить хотят, как котят!» – «Братцы, айда в Петергоф! В Мартышкино! Восьмидесятую подымем!» – «Рассыпемся по деревням!»
Опрометью кинулся Хаханьян за угол, в дом наробраза, где разместился штаб Оршанского полка, – к полевому телефону. Оттолкнул дежурного, крутанул ручку, вызвал командующего Южной группой. Седякин ответил резко:
– Мне уже доложили особисты. Как вы допустили такое разложение, комбриг? Немедленно построить полки! Мы с Дыбенко к вам выезжаем. Выполняйте!
Легко сказать – «построить». А как? Уже двинулись толпой за крикунами – неужели и впрямь поперли в Мартышкино, где стояли части 80-й бригады? Тюленев и военком его полка Василий Смирнов – делегат, между прочим, десятого съезда – пытались остановить, орали… и другие командиры и политруки надсаживались… кто к сознательности взывал, а кто угрожал… Хаханьян руки раскинул, будто мог удержать от движения огромную толпу, и кричал, срывая голос:
– Красноармейцы, стойте! Командующий приказал построиться! Он едет сюда! Чтоб выслушать вас… ваши претензии! Остановитесь, бойцы!
Его лицо со впалыми щеками (одна недобрита) было красное от сильного волнения – ну еще бы! не поздоровится ему за бунт в бригаде…
– Стойте! – орал он что было мочи. – Построиться на смотр!!
Но, конечно, остановить поток вооруженных людей, выкрикивающих черт знает что, комбриг Хаханьян не мог. Он пятился под напором толпы, выхватил из кобуры маузер. Неизвестно, что бы тут еще произошло, но – вдруг раздался тяжкий топот по булыжнику – из-за угла вытянулась тесная цепь с винтовками наизготовку – перегородили улицу – их командир, с прямоугольным, как скворечник, лицом, с наганом в руке, крикнул басом: