Вечером вернулся из Питера тов. Кирилл. Вообще необычайно экспансивный, он на этот раз был в каком-то особенном возбуждении. «Грандиозное впечатление! Представьте себе, шествие растянулось на несколько верст, — громко и с воодушевлением восклицал тов. Кирилл, — в процессии принимали участие сотни тысяч рабочих и солдат. Это хороший урок для буржуазии. Пусть она теперь знает наши силы». И до поздней ночи тов. Орлов делился своими впечатлениями.
Однажды мы, в комитете, получили известие о приезде в Кронштадт Керенского. Он проехал прямо в Кронштадтский Совет, где впал в очередную истерику и по своему обыкновению грохнулся в обморок. После того как его отходили с помощью стакана холодной воды, он стрелой помчался в Морской манеж. Там собралось довольно много народа. Мы с Рошалем тоже поспешили туда. Керенский уже стоял на трибуне, истерически выбрасывая в воздух отдельные отрывистые слова; он плакал, потел, вытирал носовым платком испарину, одним словом, всячески подчеркивал свое нечеловеческое изнеможение. Благожелательные слушатели должны были истолковать это как признак благородного переутомления на поприще самоотверженной государственной работы. Во время речи Керенского мы с Рошалем сговорились между собой и решили отказаться от приветствия его как представителя Временного правительства и приветствовать лишь как товарища председателя Петросовета. Произнесение речи было поручено Рошалю. После того как Керенский залился слезами, для своей приветственной речи взял слово Рошаль. Он расколол Керенского на две половины, отделив министра юстиции от тов. председателя Петросовета. После того как Рошаль окончил, Керенский судорожно бросился к нему и, с покрасневшими глазами, с застывшими в них слезами, совершенно неожиданно заключил Семена в свои объятия. Со стороны Керенского это был в буквальном смысле слова иудин поцелуй. Затем Керенский крупными шагами порывисто отправился к автомобилю, сел в него и уехал — только его и видели…
25 марта должно было состояться мое производство в мичманы. Производство происходило в кабинете военного и морского мииистра А. И. Гучкова. Ввиду необычайной загруженности работой я не мог в этот день выехать в Петроград и терять время на пустые формальности, а поэтому мое производство состоялось заочно.
Вскоре после того Семен сообщил мне, что команда учебного судна «Освободитель» выбрала меня вахтенным начальником. Я принял эту должность и относительно своего утверждения отправился на переговоры с Ламановым. Ламанов и его начальник штаба Вейнер, известный в морских кругах под именем Питро Вейнера, обещали сообщить об этих выборах в Главный морской штаб, дав мне категорическое заверение, что, со своей стороны, они всецело поддержат решение команды «Освободителя».
— Если Главный морской штаб вас утвердит, то тогда, конечно, все дело будет в «шляпе», — шутливо добавил тов. Ламанов.
Не знаю, последовало ли утверждение со стороны высшего морского начальства, но, во всяком случае, я продолжал формально числиться на «Освободителе» и никакого назначения на другую должность не получил. Очевидно, петроградское начальство решило махнуть на меня рукой, предоставив мне вариться в соку большевистского Кронштадта, считая это наименьшим злом, так как Ревель и Гельсингфорс были на лучшем счету у высшего морского начальства.
Еженедельно, по субботам, мы с Семеном уезжали в Питер и возвращались назад в понедельник утром. Во время этих поездок я неизменно каждый раз заходил в редакцию «Правды» и порой заносил туда свои статьи.
Это было тяжелое время для нашей газеты и для партии вообще. Разоблачение провокатора Черномазова[50], принимавшего некоторое участие в старой, дореволюционной «Правде», было использовано нашими политическими врагами в целях опорочения и очернения «Правды». Помню, однажды, проходя по Невскому, я увидел в витрине газеты «Вечернее время»[51] огромный плакат, на котором крупными буквами было написано: «Редактор газеты «Правда» — провокатор». У неосведомленных читателей это создавало впечатление, как будто актуальным редактором «Правды» состоит провокатор.
Буржуазия всячески старалась использовать разоблачение Черномазова и на этой почве демагогически разводила провокацию: от черносотенного, антисемитского «Нового времени»[52] и кадетской «Речи»[53] нисколько не отставали радикальные органы печати, вроде газеты «День»[54]. Циничные фельетоны Заславского, печатавшиеся в «Дне» под псевдонимом «Homunculus», могли дать сто очков форы любому бульварному листку. Меньшевики и эсеры, злорадно поглядывая в нашу сторону, больше всего заботились о приращении за наш счет своего политического капитала.
50
Подробнее о провокаторстве Черномазова см.: Ленин В. Й. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 79–82, 522.
51
«Вечернее время» — ежедневная вечерняя черносотенная газета, основанная А. С. Сувориным. Выходила с ноября 1911 г. по ноябрь 1917 г. в Петербурге (Петрограде). В 1917 г. была органом контрреволюционного офицерства.
52
«Новое время» — ежедневная газета; выходила в Петербурге (Петрограде) с 1868 по 1917 г. Принадлежала разным издателям и неоднократно меняла свое политическое направление. С 1905 г. — ррган черносотенцев. После Февральской революции, занимая контрреволюционную позицию, вела травлю большевиков. В. И. Ленин называл «Новое время» образцом продажных газет: «Нововременство» стало выражением, однозначащим с понятиями: отступничество, ренегатство, подхалимство» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. I. 22, С. 44).
53
«Речь» — ежедневная газета, орган ЦК партии кадетов. Выхолило в Петербурге (Петрограде) с 1906 г. Закрыта Петроградским ВРК 26 октября (8 ноября) 1917 г.
54
«День» — ежедневная либерально-буржуазная газета. Издавалась в Петербурге (Петрограде) с 1912 г. В газете принимали участие меньшевики-ликвидаторы, в руки которых газета полностью перешла после Февральской революции.