Уже начинают на кораблях ощущать нехватку боезапаса. «Киров», лидеры и эсминцы, отбиваясь от остервенелых воздушных атак, ускоряют ход. Десятки подбитых «юнкерсов», не выйдя из пике, врезаются в воду. Очередной пикировщик с диким нарастающим воем сирены несется на крейсер. Красными строчками рвутся к нему зенитные трассы. Влепите ему… пропорите брюхо (кричит беззвучно Козырев, вцепившись руками в ограждение мостика)! Ну, комендоры!..
Сизый дымок вырывается из пикировщика, в тот же миг он, сбитый с боевого курса, круто взмывает вверх, и видно, как отделяется от него бомба. Волков успевает скомандовать, и рулевой успевает повернуть на несколько градусов, и этого оказывается достаточно, чтобы спасти корабль. Впритирочку ложится бомба у левой скулы. Оглушительный взрыв. Тральщик подбросило. С протяжным шумом опадает вода на палубу и мостик. Осколки с резким стуком ударяют в сталь…
— Санитаров к сотке! — доносится крик с полубака.
Там, возле стомиллиметрового орудия, упали двое.
А на мостике, схватившись рукой за грудь, медленно падает Волков.
— Командира поранило! — Сигнальщик бросается к нему.
— На место, Плахоткин! — кричит военком Балыкин. И — в переговорную трубу: — Санитарам — наверх! Лекпому — на мостик!
Он спешит к упавшему Волкову, у которого сквозь пальцы растекается по кителю бурое пятно. Наклонясь над командиром, Балыкин мельком взглядывает на Козырева:
— Прими командование, помощник!
А Козырев уже следит за очередными пике, уже отдает команды на руль, маневрируя, и пальцы его легли на ручки машинного телеграфа.
23 июня 1975 года
Мой «Запорожец» мчит, обгоняя троллейбусы и автобусы, по Заневскому проспекту. Путь предстоит неблизкий, но он был бы куда длиннее, если б не новый малоохтенский мост. Когда-то, в дни далекой и, как говорится, безмятежной юности, поездка из центра на Малую Охту была невероятно долгой. Целую вечность надо было ехать, пересаживаясь с трамвая на трамвай. Но вот что я вам скажу: это теперь та поездка кажется вечностью, а тогда, в довоенные годы, ничуть не казалась. Мы были молоды, невозможно, упоительно молоды — и не жалели времени, потому что перед нами лежала вечность. Что нам стоило потратить несколько часов на дорогу, которая теперь занимает минут сорок пять? Мы не жалели времени, и время не жалело нас.
Я уже не раз думал о том, что со временем что-то произошло. Ускорился темп жизни, очень возросли скорости на транспорте, и сократились, как поется в старой песне, большие расстояния. Настал скоростной век, медлительность не в почете, преуспевают быстроногие. Это, конечно, так. Но вот о чем я думаю: не только темп и скорость жизни возросли, но и само течение времени ускорилось. В физическом смысле, понимаете? Ну, что ли, цена времени переменилась. Возьмем, например, великую лошадиную эпоху, когда еще не пахло автомобилем (а пахло сеном и навозом). Сколько времени затрачивали люди на передвижения? Из Петербурга, скажем, на Кавказ надо было ехать неделями. И что же? За свою жизнь, средняя продолжительность которой была примерно на треть ниже нынешней, люди успевали переделать кучу дел. Разве не так? Вспомним, к примеру, Ломоносова. У него не то что ЭВМ — немудрящего арифмометра не было под рукой, все нужные ему вычисления он делал сам, вручную. Сам же делал себе приборы для научной работы, как заправский стеклодув. А сколько отнимала времени поездка на фарфоровый завод, который он основал в Ораниенбауме! Выходил, скажем, поутру из своей де сиянс Академии, кликал яличника, тот перевозил его на другой берег Невы, потом долго, долго пылила карета чухонскими проселками вдоль южного берега Финского залива. Почитай целый день уходил на дорогу туда и обратно, да ведь и на самом заводе дело бывало не минутное. Я к чему это? Прожил-то Ломоносов всего неполных пятьдесят четыре, а дел переделал — сами знаете сколько. Не было области знания, в которой он не сказал бы свое веское слово. Когда успел он все это? Работоспособность гения? Ну да, верно. Но, сдается мне, и само время было когда-то более растяжимым, менее уплотненным…
Казалось бы, должно быть как раз наоборот: Вселенная ведь расширяется, верно? Материя «разбухает», вот и времени, по-моему, следовало бы «растягиваться» — а оно сжимается… Может, потому, что при теперешнем гигантском росте энергетики резко возросла энтропия? И надо поторапливаться, чтобы противостоять ей, чтобы она не сожрала все тепло вместе с нами?