— Глупости, — повторяет Надя, но в ее голосе не осуждение, а только привычная строгость недавней школьницы.
— Давай погуляем. — Виктор берет ее под руку, Надя пытается высвободиться, но он держит крепко, и они медленно идут среди дубов Петровского парка. Облетевшие рыжие листья шуршат под ногами. — У нас знаешь что было? В боцманской команде держат собачку — беленькая такая, в черных пятнах, зовут Кузей. Собачка дисциплинчатая, морской службе обученная. Вот недавно прибирались боцманята на баке, у них ведь всегда дурная работа найдется — здесь подкрасить, там поскрести, — и Кузя, само собой, с ними. Он во всех работах участвует. И тут приходит на бак старпом. Кузя как увидел его, так встал на задние лапы и правой передней честь отдает. — Виктор подогнул коленки, глаза радостно выпучил, высунул набок язык и правую растопыренную пятерню поднес к виску. Надя прыснула. — Старпом мимо прошел и, знаешь, машинально этак руку вскинул к козырьку. — Виктор и это показал: лицо у него сделалось строгое, уголки смешливых губ брезгливо опустились, правой рукой Виктор сделал короткую отмашку. — Тут же, — продолжал он, — старпом рюхнулся, кому ответил на приветствие, и сильно осерчал. Тьфу, говорит, нечисть на корабле развели. — Надя тихо смеется. Виктор опять берет ее под руку и ведет по аллее.
— Неудобно, Витя, люди смотрят.
— Ну и что ж такого? Пусть смотрят, кому делать нечего. Надюш, а знаешь что? Ты со мной никогда не соскучишься.
У Нади от этих слов щеки розовеют. Никогда (думает она). Это что же значит?.. Значит, он всегда хочет быть со мной, раз так говорит… Значит, не никогда, а всегда… Всегда он будет со мной? Сердце у Нади сладко замирает. Как странно, мы ведь совсем мало знакомы… и такие слова…
— Я, Надюш, страшно тебя люблю, — говорит Виктор.
Ох! Надя еще пуще заливается краской. Да как же можно?.. Такие слова только в книжках бывают. Очень сердце стучит. И хочется снова услышать невозможные, небывалые эти слова. И страшно.
— Нельзя так говорить, Витя…
— Почему? — Он останавливается и смотрит сверху вниз восторженными глазами, в которые, кажется, перелилась вся зелень парка.
— Потому что мы еще мало друг друга знаем… — Наставительный тон плохо дается Наде. Вдруг она вскинула взгляд на старшину: — Витя, я что-то беспокоюсь: отец в Таллине…
— В Таллине? — Старшина становится серьезным. — А что он там делает?
— У него командировка на тамошний судоремонтный завод. Как уехал в июле, так и… А ведь в Таллине бои…
— Да-а. — Виктор морщит лоб. — В Таллине жарко. Да ничего, придет он. Там полно кораблей.
— А вы почему не там? — с некоторым даже вызовом спрашивает Надя. — Со своими-то грозными пушками?
— Почему, почему… Я не командующий флотом, а и то понимаю: нельзя линкор под бомбами держать.
— Непряхин! — кричит со стенки Петровской пристани моряк в кителе с нашивками главстаршины. — Давай скорее, уходим!
— Сейчас! — Виктор досадливо мотнул головой в сторону катера. — Во паразит, не даст с человеком поговорить… Надюш, — берет он девушку за плечи, — хоть на прощанье разреши…
— Нельзя, Витя, — высвобождается она.
— Долго тебя ждать, Непряхин? — орет уже с катера главстаршина.
— Иду! — Виктор побежал, на бегу оглянулся: — Не забывай, Надюш!
Потом, когда катер, выбросив из медной трубы черный дым, пошел по синей воде гавани, Непряхин стоял в корме и махал Наде рукой. Надя тоже махала, пока черный буксир с баржей не заслонили маратовский «самовар». А когда медлительная баржа отодвинулась, катер был уже в воротах Средней гавани — вот и все, скрылся за волнорезом.
Надя идет меж высоких дубов к выходу из парка. Вслед ей стучат плотничьи молотки — заколачивают в деревянный ящик царя Петра.
Небо над Таллином черно от дыма. Свежеющий норд-ост рвет широкие дымные полотнища в клочья, в редких просветах проступает бледная голубизна. Горят склады в торговом порту. Горят деревянные дома на городских окраинах. На Нарвском шоссе, длинной стрелой вонзающемся в город с востока, на речке Пирита и близ озера Юлемистэ, в пригородном лесу Нымме, из последних сил, истекая кровью, сдерживают стрелки 10-го корпуса и морская пехота натиск четырех немецких дивизий. Захлебываются последними очередями пулеметы в траншеях у памятника «Русалка». В старинном парке Кадриорг, близ белокаменного дворца, бросаются в безнадежные контратаки храбрые курсанты-фрунзенцы. С послед ней гранатой в руке в залитых кровью тельниках падают на зеленую траву, на изрытую воронками таллинскую землю.