Ишь заломил пилотку Федечка.
Окликнуть? Не хочется. Радости от встречи, прямо скажем, нет никакой. Черт с ним.
Но пусть хоть братья пообщаются. Козырев велит радисту, вышедшему из радиорубки, срочно вызвать на мостик командира БЧ-2–3. Потом крикнул в мегафон:
— На лодке!
Сигнальщик на мостике «щуки» направил бинокль на «Гюйс».
— Есть на лодке!
— Прошу старшего лейтенанта Толоконникова.
— Капитан-лейтенанта Толоконникова, — поправил сигнальщик.
Вот же подводники, быстро растут, всех обгоняют…
А Федор, услыхав свою фамилию, взял бинокль и, разглядев Козырева, тоже приставил ко рту рупор:
— Знакомая личность. Ты, Козырев?
— Я. Здорово, Федор. Как воюешь?
— Плохо! — летит ответ. — Всего один транспорт потопили.
— Где?
— Под Либавой. Постой-ка, Володька не у тебя на тральце?
— Здесь. Вот он идет.
Стуча подковками, взбежал на мостик Владимир Толоконников. Козырев сунул ему бинокль и рупор, кивнул на «щуку». Оттуда Федор, просияв белозубой улыбкой, крикнул:
— Ясно вижу! Привет, меньшой!
— Здорово, Красная Кавалерия! — сдержанно улыбнулся Владимир.
Такое было у Федора прозвище. С тех пор как по окончании Гражданской отец их Семен Толоконников вернулся домой, в уездный городок Медынь, в семье часто пели: «Мы красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» Батя был красным конником у Буденного, он обожал эту песню, а от него передалось детям — восьмилетнему Федору и пятилетнему Володьке. Федя — тот бредил лошадьми, боевыми конями и будущее свое представлял только так: шашка в высоко поднятой руке, горячий жеребец несет его в атаку впереди конной лавы, и ветер свистит, и пули свистят… Как свистят пули, Федор услыхал лет через восемь, когда медынскую комсомольскую ячейку бросили на подмогу партийным органам района: шла коллективизация. Вместо горячего жеребца была у него теперь пожилая кляча, на этом одре мотался Федор по деревням от Шанского завода до Полотняного, и однажды близ станции Мятлевской свистнули пули. Одна из пуль сразила клячу. Глотая злые слезы, Федор бил из нагана в кусты у водокачки, пока не расстрелял все патроны…
Потом Федор работал в райкоме комсомола, носил отцову длинную кавалерийскую шинель, Осоавиахим в городе организовывал. Собирался поступить в военное училище — непременно хотел выучиться на командира-кавалериста. Но судьба распорядилась иначе: объявили комсомольский набор в военно-морское училище. Никто из Толоконниковых никогда моря не видел и о флоте, само собой, не помышлял. Но агитировать комсомольцев идти на морскую службу, а самому в сторонку — Федор не умел. Так вот и получилось, что поехал он в Ленинград и серую кавалерийскую шинель сменил на черную флотскую. А три года спустя, в тридцать пятом, поехал и Володя поступать в Военно-морское училище имени Фрунзе. От брата он отстать никак не мог…
И вот — встретились в море.
— От бати что имеешь?
Ветер со стороны лодки, хорошо слышно Федора.
— Давно ничего нет, — отвечает Владимир. — Да мы в море все время!
— И мы. Нас на днях в Соэлавяйне чуть не раздолбали.
— Пикировщики?
— Тучей ходят, сволочи.
— Мы всю дорогу от них отбиваемся!
— Чего? — не расслышал Федор, — Чего всю дорогу?
— Отбиваемся!
— Ничего, ничего, обобьемся! Ну ладно, Володька, у меня тут дел полно. Может, в Кронштадте свидимся. Давай воюй!
— Счастливо, Федя!
Федор, взмахнув рукой, нырнул в рубочный люк. Погасла улыбка на лице Владимира.
В кают-компании Козырев садится на свое место слева от командира. Расторопный вестовой Помилуйко в белой курточке ставит перед ним стакан крепко заваренного, как он любит, чаю. О-о, блаженство какое!
Командиры сидят усталые, не слышно обычного трепа. Военком Балыкин Николай Иванович пьет чай со строгостью во взгляде. Штурман Слюсарь Григорий, заклятый друг, — тот мог бы кинуть острое словцо, но помалкивает. Сидит, по своему обыкновению, несколько боком к столу, громоздкий, короткошеий, и дожевывает десятый, наверно, бутерброд. Хорошо кушает Слюсарь. На механика взглядывает иногда, как хищная птица на дичь. Обожает механика подначивать. А инженер-механик Иноземцев, командир пятой боевой части (бэ-че пять) — пригожий такой, с приятностью во взоре и красными полными губами, — свесил над стаканом каштановый вихор. Добросовестный мальчик, ленинградец, из машины почти не вылазит, старательный. «Прислали красну девицу», — сказал комиссар, когда Иноземцев прибыл на корабль с назначением. Теперь, однако, спустя два почти месяца, можно сказать, что механик к кораблю притерся.