На работе узнали, что отсутствовавший вчера рабочий умер от голода. Говорят, что в городе в ноябре умерло уже много от голода. Больше всего стариков и пожилых мужчин.
4 декабря. Четверг.
Днем ничего нового. Кроме предобеденного артналета, короткий налет по району завода был в нашу смену около 18-ти часов. Поскольку все равно скоро надо было идти на ужин, мы пошли в кубрик чуть пораньше. Вечером от вестовых узнали, что куда-то пропал наш военком, точнее и.о. военкома, главстаршина Шкляр. Ушел утром 3-го в политотдел и не вернулся ни вчера, и ни сегодня. Звонили в политотдел, но его там не было.
5 декабря. Пятница.
Сегодня во время надоевшей "стрельбы" по пикировщику, когда команды подавал Попов, я не выполнил несколько его команд - не стал наводить орудие по направлению, указанному Поповым и продублированному Пановым. Заметив это, Попов кричит: "Трифонов! Почему не выполняете команду? На нас летит пикировщик! Сейчас открываем огонь!" Отвечаю, что не вижу пикировщика, т.к. мешает мостик и труба. - "Все равно наводите!"
"И буду стрелять по мостику"? - спрашиваю. "А это не ваше дело!" Пошли команды по другим курсам, и я включился в эту игру, решив, что инцидент исчерпан. Правда, Попов пытался упрекнуть в недосмотре за мной Панова, но тот, хотя и друг ему, встал на мою защиту - зачем наводить туда, куда нельзя стрелять. Ведь так можно случайно и по мостику влепить.
6 декабря. Суббота.
Сегодня в нашу смену пришло еще пополнение: четверо с "Ермака". Конечно, нас интересует, как им работается вместо нас. Сообщили печальную весть: 1 декабря, находясь на Малом рейде Кронштадта, они были свидетелями, как на ледокольчик "Октябрь", который вел какие-то суда в районе Красногорского рейда, несколько раз пикировал Ю-88 и был виден ряд взрывов и пожар на "Октябре". И они считают, что он затонул. Жаль этого небольшого работягу. Сколько раз с июля мы с ним вместе были в разных переходах и переплетах. А в ночь на 2-ое, когда "Ермак" повел караван в Ленинград, немцы, пользуясь хорошей погодой и видимостью, взяли "Ермак" двумя прожекторами и в течение 5-ти минут сумели влепить в него 7 снарядов теперь уже в правый борт и в надстройки. Было несколько убитых и раненых. Вспомнили, что осенью немцы не трогали ледоколы, даже 21-23 сентября, во время самых страшных налетов на Кронштадт, на ледоколы, не было сброшено ни одной бомбы. Рассказываем и мы о том, как нам приходилось, но нам все же везло.
Часов в 17 артналет по нашему району, но мы никуда не уходили и продолжали работать.
7 декабря. Воскресенье.
С утра тягостная картина: в коридоре у стены, недалеко от камбуза, сидят на корточках человек 5-6 рабочих. Вторая смена (теперь уже наша) начинает работать после завтрака с 8-ми часов, а рабочие с семи часов уже сидят. В надежде, что что-нибудь перепадет им от нашего завтрака. Ведь основная, ощутимая их пища - 250 граммов хлеба. Да и в хлебе сейчас, говорят, и целлюлоза, и хлопковый жмых и какие-то еще добавки. Какой-то он плотный, сырой и непонятного вкуса. Крупы еще выдают, но не всегда, а жиров почти месяц никаких не было. Мы только две недели сидим на 300 г хлеба, но масло дают почти каждый день граммов по 40, есть и первое, и второе. Правда, порции уж больно маловаты, и через час после еды уже хочется есть, но во время работы приходится больше думать все же о деле.
Эту неделю вечер после ужина свободный, и можно не только спокойно вести записи в дневнике, но и что-то почитать. И вот сел я вечером после вечернего чая за стол с дневником. Конечно, все в кубрике знали и видели, что я пишу дневник, и, может быть, некоторые из них его читали, ведь он же в рундуке лежит. Кто уже спать собрался, кто просто на койке лежит, кто читает. За столом никого. Я пишу в тетрадь о сегодняшнем воскресенье. Заходит в кубрик Попов и садится за стол напротив меня. Смотрит, как я пишу. И вдруг говорит мне: "Выдерни этот лист!" - и показывает на страницу со вчерашней моей записью. "А это зачем?" - спрашиваю. "Выдерни, тебе говорят!" "Не выдерну". Попов хватает мою тетрадку и выскакивает из кубрика. А дело в том, что на предыдущей странице я написал о моих пререканиях с Поповым во время занятий "стрельбы" по пикировщику, наводить на который орудие мешали мостик и труба корабля. И, конечно, дал соответствующую характеристику действиям Попова. А он, по-видимому, все время читал мой дневник и, прочитав о себе весьма нелестные мои высказывания, решил изъять их моими же руками.
Минут через двадцать Попов с торжествующей физиономией вернулся в кубрик и сразу же выдвинул мой рундук. "Чего тебе там надо?" - возмутился я. "Старпом приказал принести к нему все твои дневники. Теперь тебе влепят!" радостно пообещал он мне. "Ну и гавнюк же, Панов, твой приятель", высказался Суворов с койки, обращаясь к Панову. Другие одобряюще загудели. "Какой же он склизский и лебезящий перед начальством", - высказался Манышин, наводчик с его орудия. Обсудив еще немного персону Попова, стали укладываться спать. А я не стал раздеваться и в ожидании вызова к старпому лежал одетый, пока уже около двенадцати не вернулся Попов и, видя, что я не сплю, сообщил, что со мною будут разбираться завтра.
8 декабря. Понедельник.
После завтрака Попов, побывав у старпома и командира батареи, передал приказание последнего: посадить меня под арест - поместить в отдельную каюту, выставить около двери часового до решения СМЕРШа (или Особого Отдела), в который будут переданы мои дневники.
Каюта, в которую меня поместили, оказалась соседней с нашим кубриком, в сторону носовой части, что оказалось очень удачным - при необходимости я мог постучать в переборку в кубрик и попросить передать мне нужную мне книгу или еще чего-нибудь.
Взяв с собой несколько книг художественной литературы, учебников, тетрадку для писем и карандаш, я перебрался на мое новое место жительства.
Ни раскаяния, ни тревоги о случившемся я не испытывал, т.к. не чувствовал за собой никакой вины. И слово "СМЕРШ" меня не пугало, ведь я уже побывал в Большом сером доме на Литейном, и ничего страшного там со мной не случилось. И теперь я чувствовал себя не только невиновным в чем-то, но напротив, безвинно арестованным по кляузному доносу Попова.
Но все же в первый день под арестом я что-то не мог ни на чем сосредоточиться. От учебников что-то нос воротило, художественная литература не читалась. Провалялся большую часть дня на койке, много спал, благо никто не мешал и никому до меня не было дела. Мою порцию обеда и ужина передавали ребята из кубрика, т.к. моя порция шла в бачок нашего кубрика.
От наших узнал, что наш военком Шкляр нашелся, точнее, нашли то, что от него осталось. Оказывается, 3-го числа по дороге в политотдел, на улице Римского-Корсакова, которая тянется фактически от проходной завода Марти и далее по правому берегу канала Грибоедова, его в клочья разнесла взорвавшаяся неожиданно бомба замедленного действия. Такие бомбы, с часовым механизмом и взрывателями замедленного действия, немцы начали сбрасывать с начала ноября. Некоторые из них специальные команды успевали обезвредить, вынув часовой механизм и взрывное устройство, а некоторые не успевали или не находили своевременно. По собранным останкам определить, кто погиб, не удалось, но помог его пистолет - по его номеру удалось узнать хозяина пистолета и сообщить на корабль только на пятые сутки.
11 декабря. Четверг.
За прошедшие еще два дня моего ареста ничего знаменательного не произошло. Во всяком случае, в памяти моей не сохранилось, а писать дневник в этих условиях я, конечно, не мог. Начальство еще не разобралось с отобранными дневниками. Зато написал письмо домой, конечно, не сообщив, что со мной случилось.
Позавчера к нам прибыл новый военком - старший политрук Громов, тоже из запаса. Позавчера же днем я увидел в иллюминатор, что около нашего правого борта какой-то буксир колет лед. А вскоре какой-то другой буксир подвел к нашему правому борту эсминец, который встал на расстоянии 3-4 метра от нашего борта, перекинув к нам носовые и кормовые швартовы и свою сходню перед нашим спардеком. Это, оказывается, был "Стойкий". Долго ли он будет нашим соседом - неизвестно. А сегодня мне сообщили, что меня поведут к следователю. Сопровождать будет тот, кто меня сегодня охраняет. А вот кто это был, не вспомнил.