Еще несколько времени всё сияло и блестело под раскаленным небом, но вот солнце зашло в блеске багряных, зеленых, золотых лучей, и звезды зажглись на небе, а на земле, подражая им (как люди подражают доброте высших существ), заискрились светляки. Длинные пыльные дороги и бесконечные равнины успокоились, и глубокая тишина воцарилась на море.
ГЛАВА II
Попутчики
- Не слыхали вчерашнего рева, сэр, а? Ничего не было слышно?
— Я ничего не слыхал
— Ну, так значит ничего и не было. Уж если этот народ примется шуметь, так, поверьте, слышно будет.
— Да это, я думаю, о всяком народе можно сказать
— Да, но здешний народ всегда шумит. Они жить не могут без этого.
— Вы говорите о марсельцах?
— Я говорю о французах. Они всегда шумят. А Марсель… известно, что такое Марсель. Он пустил в свет самую бунтовскую песню, [4] какая только была сочинена когда-нибудь. Им во что бы то ни стало требуется allons и marchons [5] к какой-нибудь цели: к победе, к смерти, в огонь, — всё равно куда.
Говоривший это — господин добродушно-величавого вида — неодобрительно посматривал на Марсель с парапета стены; приняв удобную позу, он засунул руку в карманы и, побрякивая деньгами, заключил свою речь коротким смехом.
— Да, allons и marchons. Лучше бы вы другим предоставили allons и marchons по своим законным делам чем держать их в карантине.
— Да, это довольно скучно, — сказал другой. — Но сегодня нас выпустят.
— Сегодня выпустят! — повторил первый. — Да ведь это еще усиливает безобразие, если нас сегодня выпустят. Выпустят! Зачем же мы здесь сидели?
— Положим, без всякой основательной причины. Но так как мы явились с Востока, а Восток — гнездо чумы.
— Чумы! — подхватил первый. — Да я на это и жалуюсь. Я схватил чуму, как только попал сюда. Я, как человек в здравом рассудке, которого посадили в желтый дом, не могу вынести простого подозрения. Явился сюда здоровехонек, но заподозрили меня в чуме, и вот я зачумлен. Да, я зачумлен, я схватил чуму!
— Вы, однако, переносите ее молодцом, мистер Мигльс, — с улыбкой заметил его собеседник.
— Нет. Если бы вы знали настоящее положение вещей, то не сделали бы подобного замечания. Каждую ночь я просыпался, говоря себе теперь я схватил болезнь, теперь она развилась, теперь я сижу в карантине из-за болезни, теперь эти молодцы добились своего. Да лучше бы меня проткнули булавкой и посадили в коробку с жуками, чем осудить на такое существование, какое я вел здесь.
— Полно, мистер Мигльс, довольно об этом, теперь все кончилось, — сказал веселый женский голос.
— Кончилось! — повторил мистер Мигльс, который, повидимому, находился в том особом настроении духа (впрочем, вовсе не злостном), когда каждое лишнее слово, произнесенное кем бы то ни было, кажется новым оскорблением. — Кончилось! Да хоть бы и кончилось, почему же мне не говорить об этом?
Это миссис Мигльс говорила с мистером Мигльсом. Миссис Мигльс, подобно мистеру Мигльсу, была благообразна и здорова и обладала приятным английским лицом, которое лет пятьдесят пять любовалось счастливым семейным очагом, так что носило на себе его светлый отпечаток.
— Полно, брось, отец, — сказала миссис Мигльс. — Посмотри-ка лучше на Милочку.
— На Милочку? — повторил мистер Мигльс прежним ворчливым тоном. Но Милочка стояла за ним, трогала его за плечо, и мистер Мигльс немедленно от всей души простил Марселю все его грехи.
Милочка была красивая девушка лет двадцати, с роскошными каштановыми вьющимися волосами; милая девушка, с открытым личиком и удивительными глазами: большими, нежными, ясными, так украшавшими ее хорошенькое лицо. Была она круглая, свежая, балованая, с ямочками и с выражением робкой застенчивости, усиливавшим прелесть и без того милой и привлекательной девушки.
— Я спрашиваю вас, — сказал мистер Мигльс в порыве откровенности, сделав шаг назад и притягивая дочку, — спрашиваю вас, так, просто, как человек, не чертовская ли бессмыслица посадить Милочку в карантин?
— Зато от этого даже карантин сделался приятным.
— Да, — сказал мистер Мигльс, — это, конечно, чего-нибудь да стоит. Очень обязан вам за это замечание. Милочка, ты пошла бы с матерью да приготовилась к отъезду. Санитарный чиновник и целая куча каких-то негодяев в треуголках явились выпустить нас на волю, и мы, тюремные пташки, позавтракаем наконец как приличествует христианам, а там разлетимся, кто куда… Тэттикорэм, ступай за барышней.
4
Бунтовская песня Мистер Мигльс имеет в виду Марсельезу, национальный гимн Франции. Музыка и слова были написаны в 1792 г. французским офицером и поэтом Руже де Лиль (1760–1836). Марсельские солдаты которые шли в поход на Париж, пели ее как революционную песню.
5
«Allons и marchons» — французские слова из Марсельезы, обозначающие «пойдемте» и «марш».