Перед самой посадкой в самолет я позвонила Марку. Судя по голосу, он был очень занят.
– Привет! – его голос звучал отчужденно, мой в ответ стал ледяным. Из чувства самозащиты перед лицом безучастности всегда лучше казаться безразличным.
– Я в аэропорту, – сказала я. – Не смогу прийти к вам на обед в выходные. Так что извинись за меня перед женой.
– Куда ты летишь? – Наконец-то он проявил хоть какое-то внимание.
– К своему другу.
– Ты надолго? – В его голосе послышалась тревога. Может, он даже отложил ручку и закрыл папку, которая наверняка лежала перед ним на столе.
– А если и так, тебе что, будет жаль? – спросила я, по-прежнему безжалостно-холодным тоном. В тот момент даже возможность поддеть его не могла доставить мне никакого удовольствия. Наверное, со стороны я выглядела бледной и суровой. Все раздражало. Навалилась масса проблем.
– Коко! – укоризненно вздохнул он. – Ты же знаешь, что мне будет жаль. Пожалуйста, перестань издеваться. Ты скоро вернешься?
Я ненадолго замолчала. Конечно, он был прав. Я привезу Тиан-Тиана домой, и все наладится. Но будет ли жизнь прежней? Смогу ли я, как раньше, разрываться между двумя мужчинами, один из которых – наркоман в депрессии, и при этом с чистой совестью продолжать писать роман?
Я расплакалась. В голосе Марка, звучавшем из телефонной трубки, послышалось волнение:
– Что случилось? Детка, поговори со мной!
– Ничего особенного. Дождись моего возвращения, я позвоню, – ответила я и повесила трубку.
Я сознавала, что мое отвратительное настроение передается окружающим, словно зараза. Теперь Марк, наверное, ходит из одного угла кабинета в другой, маясь от тревоги. Бедолага! Да и мне тоже не позавидуешь!
Как-то Дэвид У сказал мне: «Жалеть себя – непристойное занятие». Он изрек это с непререкаемым видом мудреца, словно божественное откровение. Его лицо светилось изнутри. Но я никогда не обращала большого внимания на его советы. Я всегда с удовольствием предавалась жалости к собственной персоне. Наверное, нарциссизм – самый сильный из моих пороков.
Самолет забирался в заоблачную высь. Рядом со мной в салоне сидел Летун. Он без умолку болтал, а я успела почитать журнал, накинуть и снова снять пальто, еще раз пролистать журнал. Потом закрыла глаза, подперев подбородок левой рукой, а правую прижав к груди, откашлялась, открыла глаза и поправила кресло.
Стюардесса принесла напитки и закуски. Опуская откидной столик, я случайно пролила кока-колу Летуну на колени.
– Ох, извини, – выпалила я.
Между нами завязалась беседа – мной и этим красавцем со жгучим пламенным взглядом, своей неуемной энергией способным покорить целую толпу женщин, кроме такой грустной, как я.
Летун рассказал, что в Японии изучал последние тенденции в моде и теперь рекомендует всем своим клиентам для улучшения имиджа использовать в макияже розовый, небесно-голубой и серебристый тона. Несколько рядов кресел позади нас были заняты его коллегами: какой-то старлеткой, снимавшейся в видеофильмах, двумя фотографами, тремя помощниками стилиста и тремя мужчинами примерно в таких же костюмах, как и сам Летун. Все они направлялись на Хайнань на фотосессию – готовили портфолио этой самой старлетки. По-моему, я видела ее однажды в какой-то пьесе. У нее была ничем не примечательная внешность и невыразительное лицо – ни одухотворенности, ни достоинства. Единственно выдающейся чертой ее личности была пышная грудь.
Летун все время что-то бубнил, сидя рядом со мной, своей болтовней распугивая мои и без того разбегающиеся мысли. Я рассеянно слушала, думая про себя, что мужчины, осмеливающиеся носить юбки, должны быть либо умными, либо придурками. Он поведал мне о том, что в прошлом месяце ему вырвали больной зуб, что его родители постоянно ссорятся между собой, что его подружки замучили его ревностью к его дружкам.
Я задремала. Проснувшись, увидела, что он тоже прикорнул. Вдруг он открыл глаза и спросил:
– Ну что, уже подлетаем? – Отодвинул занавеску и посмотрел вниз, в иллюминатор. – Нет, все еще летим, а ты что, вообще никогда не улыбаешься?
– Что? Да нет. Просто сейчас мне не до веселья.
– Из-за меня?
– Нет, из-за моего друга.
Он прикоснулся к моей руке и слегка пожал ее.
– Не нужно бояться неприятностей. Рано или поздно, крупные или мелкие, но неприятности случаются с каждым. Вот я, например, все время попадаю из одной передряги в другую. Я даже не знаю, кто мне больше нравится – мужчины или женщины.
– И любить, и быть любимым одинаково прекрасно, – заметила я с грустной улыбкой.
Все вокруг только и твердят о любви. Даже если ни меня, ни моей любви больше не будет на свете, романтические отношения других людей не прервутся, и само слово «любовь» не исчезнет из их жизни; это чувство всегда будет в центре трагических событий, бередя душу и причиняя боль.
Уже на подлете к аэропорту Хайнаня мы попали в зону турбулентности. Самолет нещадно мотало из стороны в сторону. Когда стюардесса попыталась проверить у пассажиров ремни безопасности, то потеряла равновесие и упала прямо на ковер в проходе.
Среди пассажиров началась паника. Были слышны истошные вопли старлетки: «Я не хотела лететь этим рейсом», она трясла пальцем перед носом человека, который, судя по всему, был ее агентом. «И вот теперь я поплачусь за это жизнью!» Ее крик произвел странное впечатление: стало казаться, что снимается кино, мы все находимся на съемочной площадке, и что на самом деле ничего ужасного не происходит.
Летун побелел, как мел, и лихорадочно вцепился мне в руку:
– Знаешь, если мы рухнем, мне будет немного легче, если я буду держать тебя за руку.
– Беспокоиться не о чем, – заверила я, усилием воли подавляя подступающую тошноту. – Моя гадалка никогда не говорила, что я попаду в катастрофу, поэтому никакого крушения не будет. На самом деле, летать самолетом гораздо безопаснее, чем пользоваться другими видами транспорта.
– Я застрахован. От несчастного случая плюс общее страхование жизни – на круг выйдет приличная сумма. Не знаю, как родители отреагируют на мою смерть – обрадуются или огорчатся, – бубнил он себе под нос.
И как раз в этот момент болтанка прекратилась, и все вернулось в норму.
В аэропорту Летун и я поспешно чмокнули друг друга на прощание, у меня на губах остался влажный след от его поцелуя. Многих гомосексуалистов и бисексуалов отличает особая, по-детски неуклюжая нежность, как у пушистых маленьких зверенышей. Но я всегда помню об угрозе СПИДа. Как сказала Аланис Мориссетт [78]: «Может, я и больна, но я прекрасна, детка».
За окном такси синело небо, дома стояли в ярком солнечном свете. Я понятия не имела, где нахожусь. Спустя какое-то время такси добралось до небольшого здания гостиницы, где остановился Тиан-Тиан.
Внизу в холле я спросила у дежурной, передано ли мое сообщение постояльцу из номера Б405. Она сказала, что нет. Ее губы были густо накрашены красной губной помадой, так что даже на зубах виднелась алая полоска. Я попросила ее позвонить наверх в номер, но там никто не ответил. Тиан-Тиана не было. Мне ничего не оставалось, как сесть на диван в углу холла и дожидаться его прихода.
За окном послеполуденное солнце ярко освещало улицу, долетал гул людских голосов и автомобилей. В отличие от Шанхая он не был таким интенсивным, но эта городская суета была напрочь лишена изысканности и иноземного привкуса. Все прохожие были похожи друг на друга, лишь иногда мелькало красивое женское лицо и стройная фигура, скорее всего, иммигрантки с Севера. У северянок, в отличие от жительниц Шанхая, особая жизнелюбивая красота и прямота во взгляде, но им не хватает нашей элегантной сдержанности.
[78]