— Чертов капитан!
Правая панель тревожно запищала. Пришлось оторвать взгляд от едва живого Тимоти Граува, который с большим энтузиазмом бил и без того хрипящего Стэнли. На соседнем экране всплывало другое, искаженное яростью и отчаянием лицо. Ирта Флаа. Эта равнодушная тварь окончательно утратила равновесие. Он по-прежнему двигался: приближался к ограждению, удалялся, пару раз толкнул силовой купол, словно проверяя на прочность. Человеческая форма потеряла устойчивость. Изоморф то делался тоньше и выше, то его плечи расширялись, становились покатыми и тяжелыми. Губы налились кровью, кривились, ползли червяками по широкому лицу. На ногах вместо лакированных туфель наросли здоровенные, странно бесформенные ботинки. Странно все-таки, что одежда изоморфов — это они сами.
Ларский перевел взгляд на левую голограмму, где тело потерявшего сознание Граува сползало со Стэнли. Следователь откинулся в кресле и взялся обгрызать ноготь большого пальца. А это забавно. Не случайное совпадение, совсем не случайное. Бедный изоморф так извелся из-за своего капитана! Между ними есть связь. Из этого можно извлечь пользу и разобраться-таки в убийстве инсектоида. И вовсе необязательно депортировать Ирта. Он еще не рассказал все, что знает. Но расскажет. У него, оказывается, есть поводок. Очень даже короткий капитанский поводок.
Глава 4
Совет безопасности
Если бы он не провел ночь в служебной конуре, утро не показалось бы столь отвратительным. Собственно, его даже и не было. Утро — это на худой конец чашка крепкого кофе и омлет с толстым куском ветчины. Возможность закрыть глаза, откинуть голову и представить, что скоро он пошлет куда подальше изоморфов, тараканов, больных на голову Граува и Стэнли, а сам махнет в Макао. Последний раз он провел там три дня подряд. Не расставался с гибкой и смешливой китаянкой и не выбирался из наполненной шампанским хрустальной ванны. Когда к ним запустили десяток моделей золотистых рыбок, Чюнь Фуань вздрагивала от каждого прикосновения, прижималась к Ларскому и шептала на ухо непонятно, щекотно. Жаль, что не остался еще на несколько дней и не заказал в ванну осьминогов.
С Лизой он тоже ездил в Макао. Но то были другие поездки — красное вино в высоких бокалах, прогулки под звездами по шуршащему гравию. И мерцающий в сумерках взгляд жены, когда он, смеясь, подсадил ее на качели. Эти поездки остались частью другой, очень длинной жизни, которая ничем хорошим кончиться и не могла. Лиза была слишком хороша для него. Золотистые волосы ложились на плечи безупречной волной, даже когда она, сонная, поднималась с постели. Гладкая кожа словно светилась изнутри ровным, чуть розоватым светом. Когда, глядя в окно, Лиза думала о чем-то своем, между бровей рождалась чуть заметная складка. Сразу хотелось обнять. Утешить свою девочку. Слишком серьезную и потерянную в этом огромном мире.
Спустя двадцать лет Ларский понял, что больше так не может. Как-то ранним утром Лиза сидела к нему спиной и вставляла в уши длинные янтарные серьги. Он смотрел на склоненную голову и отведенный в сторону локоть и внезапно ощутил, что он не живет, а много лет смотрит один и тот же идеальный, кем-то для него придуманный сон. На душе стало муторно. Лиза не желала стареть и меняться. Многие на Земле использовали технологии сохранения молодости. Они жили, всегда прекрасные и юные, и умирали внезапно и гораздо раньше других, полностью исчерпав ресурсы организма.
С самого начала семейной жизни Ларский отговаривал ее от такого выбора, но Лиза не желала слушать. На все доводы пожимала плечами или выходила из комнаты, оставляя его одного. Ларский забросил попытки и постарался свыкнуться с решением жены и радоваться ее неизменной красоте. И у него получалось. Долго. Потом вдруг разом все развалилось на части. Совместная жизнь стала похожа на древнюю, затянутую паутиной картину. Полотно с изображением юной Данаи. Она пережила тысячи лет и десятки тысяч поколений, но не понимает и никогда этого не поймет. Ларский сам уже не понимал, как долго длится их брак, кто она и кто он, движется ли их жизнь хоть в какую-то сторону.
Он начал проводить ночи на работе, где осатанело пищал интерком, а в центре стола поднимались голограммы озабоченных парламентских, судейских чиновников, а то и высших офицеров контрразведки. Все чаще, плюнув на сон, Ларский закатывался в казино, где жизнь затягивала в водоворот возбужденных игроков, длинноногих брюнеток и фигуристых блондинок с торчащими сквозь полупрозрачный шелк сосками. Погоны Никиты Сергеевича Ларского стали толще. А Лиза внезапно ушла.