Между несчастными старыми кротами разгорелась настоящая война. Всем хотелось нежно погладить бок этой самой «тошери», когда она стала взрослой. Мало кто из этих бедняг спаривался хотя бы раз в жизни, а многие, вероятно, не были и способны. А если и были способны, то не оказались ли бы они бесплодны? Кто мог знать? Несчастную молодую кротиху обязали выбрать себе пару среди этого сборища старых злых кротов. В конце концов она отправилась на Библиотечный Холм и сделала то, чему ее всегда учили: стала молиться Камню и просить направить ее.
Она заявила, что получила ответ — «ждать», и ни один самец не осмелился выступить вперед и потребовать, чтобы она подчинилась новому Закону и выбрала одного из них, стариков.
Но ждать чего? Ждать всю жизнь? Быть может, ждать чуда? Два года она ждала, то надеялась, то приходя в отчаяние, и все это время только ее отец, Пастон, защищал Фиверфью, разговаривал с ней. Самцы отказывались замечать ее. Самки предпочитали помалкивать. Все ненавидели ее. Два года ожидания с лежащим на ней тяжелым бременем — будущего этой системы.
И вот в эту затерянную, потерявшую всякую надежду систему и пришел отряд Триффана. Не зная истории системы, кроты не понимали, почему старики аборигены очень скоро стали странно глядеть на них. Они не понимали, почему до юной Старлинг дотрагивались, изводя ее этими прикосновениями, седые старики или почему, даже не дав кротам Данктона окончательно оправиться, древние ворчливые самки стали, как молоденькие, улыбаться и смущенно облизываться, глядя на крепнущих после болезни смущенного Мэйуида и растерянного Спиндла. Спаривание? Разве могло это прийти им на ум, разве этого хотели их измученные тела? Что касается Триффана, на него, по сути дела, не обращали внимания. Все видели, что он умирает, никто не хотел тратить на него время, когда вокруг были лучшие цели, за которые можно было побороться.
Через некоторое время после прибытия четверки кроты системы Данбара утратили всякий интерес к миру за пределами Вена. Система обратила свои взоры внутрь самой себя, в ней вдруг стало тесно, се ходы гудели от разговоров, сплетен и предположений о том, кто может понравиться пришельцам... В конце концов Мэйуиду и Старлинг пришлось проявить твердость и потребовать, чтобы Спиндла оставили в покое и не мешали все внимание сосредоточить на уходе за Триффаном. А Триффан редко приходил в сознание. Он лежал, тяжело больной, раны его гноились, он не мог даже пошевелиться. Бедный Спиндл не отходил от друга ни днем ни ночью, ухаживал за ним, чистил его и все время снова и снова просил принести травы, позвать целителя или кого-нибудь на помощь. Кого угодно, только не из этого скопища отчаявшихся стариков и старух, пытающихся лапать его самого, Мэйуида и Старлинг и предлагающих им свою тошнотворную близость.
Вероятно, именно тогда Спиндл стал догадываться об истинном состоянии дел в Данбаре; ему удалось использовать знание ритуалов Древней Системы и собрать совет кротов в зале, прилегающем к Библиотеке. Для этого Спиндл призвал на помощь свод правил, которые сам придумал, с единственной целью — потребовать, чтобы данбарцы перестали болтать и послали кого-нибудь смыслящего в лечении на поверхность — собрать травы для Триффана. Иначе тот скоро умрет.
Возложив на Мэйуида и Старлинг задачу убедить хозяев, Спиндл ушел из зала, не желая оставлять Триффана одного. Но совет только говорил и говорил, ничего не предлагая. Вот тут-то Старлинг в конце концов вспылила и выскочила из зала, за ней последовал Пастон.
Старлинг смутно представляла себе, что тот намерен делать, но она была Старлинг, к тому же по горло сытая болтовней, готовая сделать что угодно, чтобы найти помощь Триффану. Она пошла за Пастоном.
Старик повел ее вниз по склону в западном направлении, по поверхности и подземными ходами. Поняв только, что они идут к его дочери, Старлинг решила, что дочь, вероятно, старуха (Пастон был очень дряхлым), но, может, она славная старуха.
Так они и шли, пока не добрались до малозаметного хода и не стали спускаться. Пастон покричал, предупреждая дочь о гостье, а потом, сделав знак Старлинг оставаться на месте, пошел вперед один. Старлинг заметила, что в этих ходах хорошо и вкусно пахнет, они сухие и вырыты недавно. Эта кротиха, решила Старлинг, должно быть, придется ей по душе.
Потом Пастон вышел, позвал Старлинг и, трогательно гордо улыбаясь, ввел ее в зал, где их ожидала очень милая кротиха, показавшаяся Старлинг доброй и немного испуганной.