— Мья тошь Фиверфью, — представил Пастон.
Старлинг улыбнулась и громко поздоровалась:
— Привет!
Фиверфью смотрела на нее и, похоже, не знала, что сказать. К удивлению Старлинг, она выглядела достаточно молодо, ее мех отливал здоровым блеском, и все вокруг было устроено очень разумно. Кротиха казалась робкой, однако, когда она, собрав все свое мужество, посмотрела на гостью, в глазах светились ум и прямодушие. Фиверфью была стройной, как будто в отличие от других кротов этой системы она проводила время в беготне и не позволила себе бездельничать. В одном чистом углу ее норы лежало даже несколько начатых текстов — свидетельство, что она собиралась писать и в дальнейшем. Кротиха-летописец!
Старлинг проговорила:
— Рада познакомиться с тобой. Меня зовут Старлинг. Ты понимаешь, что я говорю?
Рядом с Фиверфью Старлинг чувствовала себя чересчур крупной и, как бы это сказать, излишне жизнерадостной. Однако Старлинг ощутила и значительное облегчение, впервые за долгое время оказавшись в обществе кротихи, похожей на нее саму. Остальные самки в этой системе были такими старыми, что Старлинг их и за самок почти не считала.
Наступило долгое молчание. Фиверфью, казалось, копила силы, собираясь заговорить, что в конце концов и сделала:
— Старлинг, ра-ас-реши представиться. Мне не гро-оосит смерть, да будь благословен Ка-а-амен.
Старлинг медленно переварила услышанное, а потом сказала:
— Прекрасно, это большое облегчение, я рада, что ты не собираешься умирать. А ты думала, что умираешь?
Фиверфью энергично потрясла головой, взглянула на своего отца, кивнула, снова посмотрела на отца и ничего не сказала. Повисло неловкое молчание. Старлинг решила, что мужчине здесь делать нечего. Ей нужно было откровенно побеседовать с Фиверфью.
— Знаете что, — произнесла Старлинг, — двое — это компания, трое — уже толпа...
Она повернулась к Пастону и вежливо дала ему понять, что лучше бы он на время вышел. Ничего плохого не случится с его любимой дочерью, ну совсем ничего. Старлинг улыбнулась Пастону очаровательной всепобеждающей улыбкой. Это потрясло старика, и он произнес длинную речь, полную «по-ш-тенная», «умоляю» и «от фсе-его серт-са», под конец которой Старлинг выпроводила его.
Фиверфью к тому времени совсем пришла в себя и робко улыбалась. Казалось, она хочет о чем-то спросить, но вместо этого вдруг вытянула вперед лапу и потрогала мех Старлинг.
— Ма-а-ала-дой, гладкий и при-и-иятный! — пропела она и стала напевать веселую песенку.
— Как мило! — воскликнула Старлинг, приходя к выводу, что Фиверфью ей действительно нравится.
Старлинг устроилась поудобнее, понимая, что разговор займет какое-то время, и произнесла медленно и отчетливо:
— Я очень рада познакомиться с тобой.
Поскольку Фиверфью не поняла ее, она повторила эти слова. Произнося «я», она показала на себя, захихикала на «очень рада», а под конец дотронулась до Фиверфью, чтобы показать, что такое «с тобой». Потребовалось время, но, когда Фиверфью наконец поняла, что так терпеливо пытается объяснить Старлинг, она произнесла нечто подобное на старокротовьем языке, подождала, пока Старлинг повторила фразу, а потом неожиданно глаза Фиверфью наполнились слезами, и она разрыдалась, будто бы много лет ждала возможности выплакаться. Она рыдала и от счастья нравиться этой чужой кротихе, и от горя, что столько лет не нравилась никому.
Потом обе стали болтать, открывая для себя чистую, ничем не омраченную радость разговаривать с другой кротихой в этом мире больных, возбужденных или слишком уж хорошо знакомых самцов.
Потом, много позже, Старлинг сумела объяснить, что в этой системе находится крот по имени Триффан и ему требуется помощь, травы и лечение. Фиверфью улыбнулась и спокойно сказала, что сейчас пойдет и сделает все, что сможет.
— Ка-ак е-ефо зо-офут? — спросила она.
— Триффан, — ответила Старлинг.
— О-он хо-ор-о-ошенький? — робко спросила Фиверфью.
— Да! — воскликнула Старлинг со смехом. Да, Триффан хорошенький! Ей ни на минуту не могло прийти в голову, что Триффан может быть объектом интереса со стороны самки, но если подумать... При этом они обе рассмеялись, выскочили из норы и выбежали на поверхность, не объяснив своих действий Пастону, который ждал их так долго и очень удивлялся доносившимся до него смеху и болтовне. Даже если бы он разобрал слова, он, старый и мудрый, не понял бы их.
Придя в нору Триффана, они увидели, как он ослабел; хотя рот его был открыт, казалось, он почти не дышит. «Хорошеньким» Триффан был когда-то, но не теперь. Правый бок распух и воспалился, грязно-желтый гной сочился и застывал на мехе. Раны приобрели зловещий серо-белый цвет там, где мясо начало гнить, и пахли тухлятиной. Горячечное состояние, в котором Триффан пребывал в пути, теперь прошло. Он лежал тихо, с полузакрытыми глазами. Иногда что-то шептал или пытался шептать, но разобрать слова было невозможно.