Стены хода как будто летели на него, впереди темнота и...
— Триффан!
И вот она, здесь. Его Фиверфью.
Перед ней на полу лежал и пищал один-единственный детеныш, самец. Она была вся в крови, и все же ее, измученную, слабую, вел инстинкт. Фиверфью сражалась до конца.
— Триффан! — вскрикнула она, схватила зубами своего единственного оставшегося в живых детеныша за загривок и побежала с ним мимо Триффана навстречу Спиндлу, Мэйуиду и Хиту. Она положила малыша рядом с ними и обернулась, готовая одна встретить обезумевших кротов, гнавшихся за ней.
Нет слов, которые могли бы описать эту сцену, вероятно финальную в истории системы Данбара. Старые кроты, кроты вымирающего вида, дряхлые и растерянные, озлобленные, больные. На их губах и когтях — кровь, кровь детенышей, которых родила Фиверфью, детенышей, которых они растерзали. А во главе толпы — омерзительная, злобная, переполненная ядом горького бесплодия Сквейл, которой поручили наблюдать за Фиверфью, которая приказала убить детенышей, всех до единого.
Нет слов, которые могли бы описать шум, производимый этой толпой, звуки, издаваемые охваченными яростью калеками.
Нет слов описать рожденную ими жестокость.
Триффан не стал их убивать. Зачем? Эти кроты и так были уже мертвы. Он медленно пошел им навстречу — и этого оказалось достаточно: жаждущая крови толпа превратилась в кучку жалких созданий, слишком жалких, чтобы порядочный крот стал марать о них свои когти. Потом они крадучись, с виноватым видом разбрелись, тщетно пытаясь очистить кровь со своих когтей, — ушли в свои ходы, где им суждено будет скоро умереть.
Фиверфью осталась жива. Триффан остался жив. Их детеныш остался жив — на какое-то время. И система делала вид, что ничего не произошло. Только по ночам кроты шептались.
Встало солнце, но Триффан не видел его. Глаза его потускнели, он пал духом.
Старлинг родила четверых малышей, и Хит держался поблизости, сторожил их. Доброе известие — эти детеныши. Смех звучал в ходах Вена — смех, скрывающий тени, о которых все знали.
Какое-то время сын Триффана был жив. И бедная Фиверфью кормила малыша, как могла, своими изъеденными лысухой сосцами, не принимая никаких слов утешения. Потом его не стало. Он все больше слабел и в конце концов умер. После этого все показалось ненужным. Там, где он лежал, было теперь великое молчание, неизведанное, бесплодное. Но одну его сторону находился Триффан, по другую — Фиверфью. Говорить друг с другом они не могли.
За что покарал их Камень?
— За что?
Что могли ответить на это Спиндл или Мэйуид? Ничего. Только ждать. И в конце концов посоветовали уйти.
— Я не пойду! — заявила Старлинг. — У меня дети. И вообще, здесь не так уж плохо, правда-правда. И еще — удивляйтесь, удивляйтесь! — Я буду нужна Фиверфью. — Старлинг улыбнулась. Теперь это была взрослая, заботливая, уверенная в себе кротиха.
— Но и она пойдет с нами...
Старлинг покачала головой:
— Она не готова к этому, только вы, наверное, не понимаете. Она еще не распрощалась.
— Но, восхитительная Мадам...
Старлинг ласково дотронулась до Мэйуида:
— Глупенький, я же не останусь тут навсегда. Только пока мои дети подрастут. Чтобы научить их всему, чему смогу. А потом я отправлюсь домой, в Данктонский Лес. Правда-правда! И возьму с собой Фиверфью. Честное слово! Нужно найти Лоррен и Бэйли... Правда-правда!
Старлинг была права, Фиверфью отказалась идти. И от этого Триффан, к своему стыду, почувствовал облегчение.
— Лысуха, Старлинг...
— Но ведь Мэйуид жив, и у него осталось всего несколько шрамов.
— Да,— прошептал Триффан,— да, всего несколько шрамов.
Потом Триффан пошел к Фиверфью и попытался поговорить с ней, но слова не шли у него с языка. Тогда Фиверфью подошла близко, нежно обнюхала Триффана, и они осмелились взглянуть друг на друга. Говорить они по-прежнему не могли. Между ними было молчание, которое вобрало в себя их детенышей и боль всего кротовьего мира, все его надежды, а смерть малышей — всю жестокость и ужас этого мира. Осталось лишь пустое молчание.
— Что нам делать? — спросил наконец Триффан.
— Пу-у-усть бу-у-удет по во-оле Ка-а-амена, — ответила Фиверфью. — До-о-оро-огой Триффан, крот мо-ой, бу-у-удем ли мы когта-нибу-уть фме-есте? — В ее мелодичном голосе слышалась смертельная тоска. Триффан не понимал, почему они расстаются, но не находил слов, чтобы помешать разлуке.
— Если мы сохраним верность и преданность друг другу, я думаю, Камень снова сведет нас, — проговорил он.