Воздух был чист, явственно слышался шум ветра, свет падал так, что волнистые поверхности известняковых стен отражали великолепие и величие неба.
«Кто мог вырыть такие ходы?» — хотел было спросить Спиндл, но Мэйуид перебил его:
— О любознательный Спиндл, ты видишь следы гораздо большей силы, чем когти ничтожных кротов. Это сила потока воды.
— Но здесь нет воды, — возразил Спиндл.
Под ногами действительно было сухо, но Мэйуид указал на слой песка и гравия на полу и глубокие следы вымывания в стенах.
— Достопочтимые господа, я, ничтожный, догадался: мы поднимаемся по руслу, по которому когда-то текла река, — сказал Мэйуид, в его голосе прозвучало благоговение. Триффан и Спиндл поняли, что вода и сейчас иногда течет здесь: в некоторых трещинах стояли темные лужицы.
— Внемли же, о изумленный Спиндл! Радуйся, мудрый летописец! Я улавливаю звук текущей воды, которая роет тоннели. Вода! Слушайте ее плеск, смотрите на оставленные ею узоры, чувствуйте ее сырость, празднуйте ее могущество!
Это было правдой. Они слышали воду. Везде. Сверху, снизу и вокруг. Ее отдаленный шум, стук падающих капель в темной, как ночь, пещере. Они слышали, как вода прорывается сквозь трещины в камне. Но где она? Как далеко? Они прошли поворот — и вдруг увидели ее! Мэйуид притоптывал от волнения. Это был белопенный поток, он гремел подобно грому, вырываясь из расселины в скале, а потом превращался в жалкую лужу. Белая вспышка бьющей воды, чья пена потом становилась желтоватой. Они шли под этим водопадом.
— О мокрый Спиндл! Забрызганный Спиндл! Смиренный Мэйуид оказался прав! Разве не так? — кричал Мэйуид сквозь грохот.
— Да, смиренный Мэйуид прав, — отвечал Спиндл.
— Смиренный всегда оказывается прав, — проговорил Триффан, скорее, себе самому.
Они благополучно миновали бьющий из скалы поток, и вскоре шум его казался уже отдаленным. И вдруг совсем рядом они явственно услышали звук, похожий на всхлип детеныша... — это одинокая капля сорвалась с потолка в лужу. Звук был тихий, и, если бы не круги на поверхности, они могли бы подумать, что капля упала далеко отсюда.
В тех местах, куда попадали лучи света, на сырой почве вырастали папоротники, и на них плели свою паутину изящные, бледные, как сероватое небо, пауки.
— Твоя догадка верна, — сказал Мэйуиду Лейт.
Его голос отдавался приглушенной дробью среди сталактитов, свисавших над головами путешественников. Гибкое тело Лейта лавировало между сталагмитами, тут и там поднимающимися из земли.
Сталактиты потоньше дрожали, когда кроты проходили мимо, и весь их путь сопровождался тонким позвякиванием.
Потом кроты свернули в расщелину, заполненную камнями и грязью, налипавшей на лапы и животы, а затем, быстро преодолев подъем, подошли ко входу в коротенький тоннель, ведущий к глубокому озеру. За озером был освещенный зал, и в нем — несколько кротов, которые скорчились в неудобных позах среди сталагмитов и казались неодушевленными предметами.
— Это новообращенные, они должны научиться достигать состояния такого покоя, чтобы даже не замечать входящих и выходящих, — объяснил Лейт. — Здесь начало Верна сидимов, а это — очистительное священное озеро, которое должны переплыть все новообращенные. Оно холодное, как сама смерть. Вы трое, насколько мне известно, первые, кто, не исповедуя Слово, получили эту возможность по приказу Глашатая Слова. Имейте в виду, что течения лижут лапы и живот и могут затянуть вниз. Такое уже случалось. Кроты пропадают в омутах, и Слово не может их спасти. Поэтому плывите уверенно, но не слишком быстро, чтобы успеть очиститься. Для каждого крота приходит время очищения.
Без дальнейших объяснений Лейт скользнул в озеро и медленно поплыл, оставляя рябь с левой стороны, что действительно говорило о существовании подводных течений. Кроты не заметили, чтобы из озера вытекала какая-либо река или ручей, но там, где течение разбивалось об отвесную стену, черная, как ночь, вода словно втягивалась под утес.
Мэйуид поплыл первым и не замедлил выбраться на сушу на противоположном берегу. С него капало, он улыбался застывшей улыбкой. Ему было очень холодно.
Спиндл не сдержал сдавленного стона, входя в воду. Он достиг другого берега, дрожа и промокнув до костей.
Триффан плыл медленнее других, поворачивая голову налево и направо и рассматривая все вокруг. Он позволил пронизывающе холодной воде забраться в мех и вымыть пыль и грязь последнего перехода. Вылезая, он чувствовал себя хорошо.
Триффан был полной противоположностью Лейту: оба — ладные и сильные, но в Триффане угадывалась располагающая теплота, Лейт же выглядел аскетичным и холодным, а во всем облике читался суровый нрав и тщеславие. Он не улыбался, и, судя по физиономиям новообращенных, они — тоже не были склонны к веселью.