Высоко над ними, среди сталактитов, где свод выгибался, образуя галерею, в которой умирали звуки и обращались в ничто, — в этой мертвенной тишине зашевелился старый крот. Он смотрел оттуда на сына Брекена и Ребекки, он слышал все, что они говорили, теперь он последовал за ними.
У него был черный мех, черные блестящие глаза, плотно сжатый рот и белые острые зубы. Он был даже по-своему изящен, как бывают порочно-изящны старые кроты, прожившие жизнь во зле и не гнушавшиеся подлостей. Плечи покрывали рубцы, поступь была медленной и вкрадчивой. Вокруг царил кромешный мрак, который мог бы смутить и испугать любого другого крота. Но, кроме него, в тоннеле никого не было. Этот крот один наблюдал за всеми.
Отец Хенбейн. Злой Рун. Он обернулся, один из сидимов тут же подошел и помог ему выйти из укрытия и последовать за кротами.
Внизу, в пустом зале, где Хенбейн недавно беседовала с Триффаном, по-прежнему играли солнечные лучи. Вошел толстый крот, усталый, испорченный, крот-предатель, каждый шаг он делал с большим усилием, мех лоснился от нездорового пота. Несчастный Бэйли.
Он подошел к самой трещине и теперь смотрел на Водопад Провиденье. Облако брызг взмывало вверх, а потом рассеивалось по вересковой пустоши.
Он думал о Спиндле. Ему было стыдно. Он чувствовал себя недостойным и совершенно ничтожным, беспомощным и одиноким. Бедный Бэйли плакал, как детеныш, глядя на величественный пейзаж, который казался ему безрадостным. Он плакал, пока наконец не осмелился прошептать слово — название места, воспоминание о котором было для него священно.
Он повторял его, и соленые слезы стекали по щекам, скапливались в уголках рта. Он снова и снова повторял это название. «Бэрроу-Вэйл» — вот что он шептал. Бэрроу-Вэйл... самое сердце Данктона.
А потом он прибавил к своим безнадежным жалобам короткую, храбрую и простую молитву:
— О Камень, я хочу домой, я хочу быть там, где Старлинг. Она моя сестра. Я хочу домой!
Он плакал и плакал в одиночестве, бедный Бэйли.
Глава десятая
Дорога, по которой Уид и его помощники сопровождали Триффана и Спиндла, пролегала через песчаник и иногда через открытые галереи, нависавшие, как и нора Хенбейн, над бездной. Это ущелье путешественники впервые увидели еще с Лейтом. Они спустились на вересковую пустошь и пошли на северо-запад. Выйдя из тоннеля Хенбейн, Уид держался теперь более дружелюбно.
— Разве не здесь, рядом с Водопадом Провиденье, находятся норы Руна? — спросил Спиндл.
— Да, норы Руна здесь. Но тут же содержится и Босвелл. Не удивительно, что Хозяин захотел сам приглядывать за ним.
Уид говорил твердо и серьезно, и Триффан заметил разницу в его отношении к Руну и к Хенбейн. Если первый внушал ему священный ужас и огромное уважение, то вторую он просто боялся.
Все время, пока они шли, а сидимы следили за каждым их шагом, Триффана мучили странные мысли о Хенбейн. Он чувствовал беспокойство, вызванное влечением к Хенбейн, которую одновременно презирал и ненавидел. Сейчас, когда она была далеко, он страдал меньше. Нет, не то чтобы страдал... Его чувство, скорее, можно было назвать сожалением.
Триффан вспомнил, как его мать, Ребекка, когда-то рассказывала о своем отце, Мандрейке. Это был злобный и коварный крот во всем, что бы он ни делал. Тем не менее, когда Ребекка пришла в Шибод, она поняла, почему, несмотря ни на что, любит его. Она любила отца, как любят ребенка, она любила его такого, каким он мог быть и, может быть, в глубине души действительно был.
И теперь здесь, в тоннелях Высокого сидима, слишком просторных и величественных для обыкновенного крота, где не было и намека на домашний уют, Триффан чувствовал жалость к Хенбейн, которая послала на смерть столько кротов! Жалость к врагу Камня!
Земля стала влажной, мех забрызгали капли воды. Триффан, Спиндл и их сопровождающие подошли совсем близко к месту, откуда из бездны летели брызги. Но прежде, чем они смогли что-либо разглядеть, их повели по грубо прорубленным в камне тоннелям, гудящим от рева воды. После крутого спуска они вновь выбрались на поверхность и оказались рядом с водопадом, с грохотом низвергавшимся сверху. Казалось, воздух содрогался от этого звука.
Вода стояла во всех щелях, а чуть выше, на известняковом утесе, росли папоротники и щитолистник. Внизу, под водопадом, кипело и бурлило небольшое озеро, чуть дальше оно перетекало в другое, обширное и спокойное.
Разговаривать было невозможно из-за шума воды. Единственное, что оставалось кротам, — смотреть на утес. Чтобы увидеть небо, им пришлось сильно закинуть головы. Слева от них находилось глубокое озеро, а справа простиралось ущелье, и над его дальним краем вставали другие утесы.