С аналогичными целями усилиями «Марка» была сформирована еще одна разветвленная агентурная сеть, но уже на Восточном побережье США. Ее костяк составили немецкие иммигранты, занимавшие солидное положение в тамошнем судостроении. Это обеспечивало прямой доступ ко всей закрытой информации, касающейся режима функционирования всех портов и связанных с ними структур. Более того, из докеров и обслуживающего персонала портов были сформированы бригады подрывников-диверсантов.
Одним словом, если бы «холодная война» между США и Советским Союзом вдруг переросла в «горячую», акты саботажа и диверсий охватили бы США от Западного до Восточного побережья. «Марк» позаботился бы об этом.
В 1952 году Фишер стал полноправным гражданином США и обрел таким образом надежную «крышу» для ведения разведывательной деятельности. В Москву он сообщил об этом радиограммой, отправленной с одной из трех конспиративных квартир-радиоцентров, которые он заблаговременно подыскал и оборудовал между Нью-Йорком и Норфолком, в районе Великих озер и на Западном побережье. Гражданство США позволило Фишеру вполне официально работать свободным художником-фотографом. А отлаженная им личная система связи с Центром освобождала его от необходимости иметь радиста и быть в какой-то мере зависимым от него. Он сам был радистом высочайшего класса. Но в Москве почему-то думали иначе. Там было принято решение направить «Марку» радиста-связника Рейно Хэйханена, финна по происхождению. Что побудило начальника Управления нелегальной разведки КИ Короткова предпринять этот явно нелогичный шаг, осталось тайной. Но дело было сделано. И именно оно обернулось трагедией.
Прибыв в Нью-Йорк, Хэйханен практически сразу же показал себя пьяницей и нарушителем элементарных норм конспирации. Он не гнушался запускать руку в кассу резидентуры. И вскоре стал элементарным растратчиком. Когда в Центре узнали об этом и решили досрочно отозвать деградировавшего оперативного сотрудника, то было уже поздно. Он переметнулся к американцам и первым делом выдал своего шефа, «Марка», настоящую фамилию которого, к счастью, не знал.
Фишер не доверял своему радисту и не посвящал его в свои дела. В этой связи возникает вопрос: мог ли он избежать ареста? Много лет спустя, уже в Москве, он как-то признался в кругу своих друзей-коллег, что мог бы, видимо, избежать ареста, если бы не решил забрать тридцать тысяч долларов казенных денег, которые были спрятаны на конспиративной квартире в Бруклине. «Я же обязан был отчитаться за них перед Москвой», — смущенно объяснял он, хотя, конечно, прекрасно понимал, что неразумно было возвращаться за деньгами. Но он боялся, что если не вернет деньги, то его могут заподозрить в том, что он их присвоил.
Фишера арестовали ранним утром 25 июня 1957 года. Один из трех сотрудников ФБР, проводивших задержание, обратился к нему со словами: «Полковник! Мы знаем, что вы полковник и что вы делаете в нашей стране. Давайте знакомиться. Мы — агенты ФБР. В наших руках достоверная информация о том, кто вы и чем занимаетесь. Лучший для вас выход — сотрудничество с нами. В противном случае — арест».
О том, что ему буквально несколько дней назад присвоили звание «полковник», знал лишь один человек — радист, принявший шифровку об этом из Москвы. Поэтому Фишеру сразу же стало ясно, кто предал его.
Предложение о сотрудничество он сразу же решительно отверг. После этого чиновники из службы иммиграции арестовали его за нелегальный въезд на территорию США.
Во время обыска у Фишера были найдены бумаги и ряд предметов, уличавших его в шпионской деятельности. Несмотря на это он отказывался признать свою принадлежность к советской разведке. Но его беспокоило то, что с помощью предателя Хэйханена ФБР может начать радиоигру с Лубянкой. Поэтому нужно было упредить американцев и проинформировать Центр о случившемся. Но как?
«Я буду давать показания, — заявил он на очередном допросе, - но при условии, что вы разрешите мне направить письмо в Советское посольство». Американцы согласились.
Но писать от своего имени Фишер не мог, не имел права. Поэто-. му он назвался Рудольфом Ивановичем Абелем, с которым его связывали многие годы крепкой мужской дружбы. На службе они были неразлучны. Сослуживцы так и шутили: «Вон два Абеля на обед пошли». Поэтому, присвоив себе имя умершего друга, Фишер знал, что в Центре сразу же догадаются, от кого исходит тревожный сигнал.