Жизнь его сердца не могла сильно отличаться от его общественной деятельности. Подобное несоответствие пристало лишь заурядным талантам или великим проходимцам. Наполеон считал своим долгом сохранять в любви то же достоинство, что и на троне, то есть поступал как величайший поэт, неутомимый создатель волшебных грез, которыми он мог довольствоваться в летней предрассветной мгле, окутывавшей всю его жизнь. Страшнейшие бедствия и даже ужасный его крах так и не вернули его к яви. На Святой Елене эти видения являлись ему в его страданиях, а после смерти они продолжают жить в воображении или в сердцах тех, которые обожают его.
Говорили не без оснований, что Наполеон влюблялся как школьник. Но где ему было взять время и опыт, чтобы любить иначе? Как всем юнцам, ему нравились доступные женщины, отдававшиеся сразу, а зачастую и без всяких церемоний. Можно даже сказать, что смолоду повелевавший судьбами мира император не имел досуга, чтобы любить или жениться на женщине другого сорта, а чуть позднее не придавал этому большого значения. Его страсть к Жозефине, которая как была, так и осталась распутницей, страсть, проступающая в письмах, полных исступленного восторга, как раз и была чувственным увлечением впечатлительного и неопытного юноши, распаленного кокетством тщеславной женщины.
Неопытность в этом деле — выражаясь прилично — легко излечима, и юнец не замедлил просветиться. Впрочем, в начале увлечения Жозефиной можно было лишь догадываться или предчувствовать его будущую славу Порочная и очаровательная креолка ослепила его. Тот, кто в ту пору звался всего–навсего Бонапартом, а позднее одним мановением руки покорял самые неприступные добродетели, должно быть, считал, что богиня Олимпа снизошла до него: «Mio dolce amor [125], не осыпай меня поцелуями, от них у меня кипит кровь». Такие глупости пишут в восемнадцать лет. Но похоже, что, влюбившись, Наполеон и вел себя как восемнадцатилетний юнец. Спустя пятнадцать лет после пылкого увлечения Жозефиной, когда он встречает в Компьене Марию Луизу, во всем его безрассудном поведении сквозит удивительное мальчишество. Не забудем, что кукла, которую ему прислали из Вены, была дочерью Цезарей, что прибавляло ей блеска в его глазах, и в нем проснулся прежний пыл неисправимого школяра.
Обе эти дамы, достойные друг друга, были ему неверны и, как и следовало ожидать, его предали. Будучи фаталистом, как я уже говорил раньше, он как умел смирился с этим, и без того отягощенный борьбой со всеми европейскими народами, противившимися велению его судьбы. Добавим сюда веление времени. Каждый творил что хотел, а сестры Наполеона вели себя как настоящие куртизанки. Хуже всех была Каролина; не довольствуясь многочисленными изменами, навлекшими позор на её мужа — несчастного Мюрата, она превратила этого героя многих битв в жалкого лунатика, который был нужен ей, чтобы покончить с братом.
Но кто мог покончить или хотя бы смертельно уязвить великого творца двадцатилетней эпопеи? Жен, сестер, братьев, ополчившихся против него, так же как и неблагодарных подчиненных, вместе со всеми прочими видел он в волшебном зеркале своей всевозвышающей мысли.
Как у истинного солдата, у него был целый гарем любовниц, но ни одна из них не владела его душой и не знала её. «Ubi thesaurus, ibi cor». «Где сокровище ваше, там и сердце ваше». Сердце Наполеона не было неприступной твердыней, но те, кому удавалось проникнуть в него, считали, что оно пусто, ибо сокровище было невидимым. Этот клад — тайна его великой поэзии, тайна Прометея, не познавшего самого себя, тяжелейшие ошибки которого могут быть прощены, как вина Полифема или Антея, ибо сам он не ведал ни собственной силы, ни силы предопределения. Помимо нетерпения, которое вызывало у него всякое препятствие, им двигало рвение, порожденное Божественной волей, сквозившей в каждом его деянии, но распознать её он не сумел; она уверенно привела его к распятию — вот подлинная история его любви; всегда и во всем оставался он неизмеримо выше банальных страстишек и их жалких рабов.
Я говорил, что он был ослеплен дважды. Был еще один случай — самый роковой. На этот раз его ослепило поражение. До Ватерлоо он знал сокрушительные удары, но не знал, что такое поражение. Еще одна продажная девка, столь долго не имевшая над ним власти, теперь стала домогаться его и в конце концов овладела им.
Гвардия отступает!.. При этом паническом крике он видел, как все рушится, как беспорядочно отступает его последняя армия, и чувствовал, что в чудовищных объятиях врага девственность Победителя безвозвратно утрачена. Непроглядная тьма воцарилась в его душе. Неужели все кончено? Неужели поэме суждено оборваться на этом ужасном злоключении? Где теперь его звезда? Что стало с его сердцем и его сокровищем? Конечно же, их похитил не герцог Веллингтонский и уж тем более не прусский солдафон. Он обретет их вновь спустя три месяца на расстоянии восьми тысяч километров от его столицы, в другом полушарии. Но там звезда его будет подобна нищенке, просящей на хлеб, сердце его будет разрываться и сокровищем его станет страдание. Не одна гвардия отступала при Ватерлоо, а вся красота нашей земной юдоли, сама слава и честь; сама божественная Франция, некогда повелевавшая народами, а ныне внезапно овдовевшая и одиноко оплакивавшая свою потерю!