Такой заурядный иуда, как Бернадот, мог нуждаться в покровительстве высочайших князей или распорядителей благодати, способных вынести горы его измен и отвратить от него все земные кары в ожидании дня Господня и Его Страшного суда. Но только не Наполеон. Столь необыкновенной личности нужен был ангел–хранитель малого дитяти, брошенного на дорогах мира, — скромный защитник, призванный отгонять от него приблудных псов и провести сквозь тернии и шипы, которые могли бы его оцарапать, смиренный и чуть ли не робкий ангел- хранитель для величайшего из смертных! Кротчайший, невидимый друг, почтительный и суровый, чей голос обращался бы к нему из глубины его сердца:
«Прощай часто, но не всегда. Бог соделал тебя отцом пятидесяти миллионов его творений, которые не знают, кто ты такой, потому что ты и сам этого не знаешь. Не поядай этих несчастных, ведь они — образы и подобия Божьи и твои собственные. Тебе позволено порабощать и попирать царей земных, ибо они извергнуты Духом Святым, коего ты, быть может, являешься знамением. Только не бери на себя слишком много и не пытайся сравнять горы, принадлежащие одному Богу. В остальном ты будешь непобедим, лишь не переходи этой грани — в противном случае ты сразу догадаешься об этом. На вершинах этих гор — снега и лавины, не покушайся на них, не то они низвергнутся».
Что за удивительные переговоры между двумя неколебимыми твердями: земной и небесной, видимой и невидимой! Ведь Наполеон тоже не раз бывал по–своему невидим для слуг, неспособных заподозрить или даже предположить его тревогу, когда он совещался со своим бесплотным Спутником, через которого его мятущаяся душа прозревала, как собираются грозовые тучи. «Не ходи туда», — говорил ангел. «Моя судьба велит мне», — отвечал император. Но вот Судьба его восстала против Бога, и Наполеон растерялся! Но этого не замечал никто из его окружения. Были минуты, часы и долгие ночи, когда, не зная, что ему делать, повелитель вселенной бросался от одного решения к другому, перешагивал через рифы, на которые его тут же отбрасывала яростная волна, пока, выбившись из сил, он не перестал сопротивляться вместе с пятью или шестью тысячами солдат, бормоча нечто вроде: «Боже, буди милостив мне…»
Этот обломок былого величия, некогда казавшегося безграничным, прибыл наконец на Святую Елену. Когда он высадился на острове, навеки прославив его, адмирал Кокбэрн вручил ему приглашение, адресованное «генералу Бонапарту». Получив его из рук Бертрана, Наполеон сказал фельдмаршалу: «Это нужно переслать генералу Бонапарту, в последний раз я слышал о нем во время Египетской кампании или у горы Фавор». Несмотря на то что лорд Розбери[129] был истинным англичанином, он отозвался об этом упрямом нежелании называть великого пленника его императорским титулом как о недостойном и возмутительном фиглярстве.
Тот же Кокбэрн ответил в следующих выражениях на письмо, в котором граф Бертран упоминал имя Императора: «Месье, имею честь подтвердить, что мною вчера получено ваше письмо. Это письмо обязывает меня официально уведомить вас, что я не знаю никакого императора, проживающего на этом острове, и никого другого, облеченного подобным достоинством, кто бы, как вы утверждаете, прибыл со мною на “Нортумберленде”».
Это низкие и мелкие уколы со стороны англичан продолжались и после его смерти. «На надгробной плите Императора, — говорит Розбери, — слуги хотели начертать одно только имя: “Наполеон”, а рядом — место и дату рождения и смерти. Сэр Гудсон Лоу согласился лишь при условии, что будет добавлена фамилия “Бонапарт”. Но слуги не пожелали указать имя, которое не признавал сам Император. Таким образом, надгробная плита осталась безымянной. Казалось бы, невероятно, но это так».
До дна испил чашу страдания тот, чье непростительное преступление заключалось в том, что он был бесконечно выше других и совершил величайшие из дел, что творились под небом в течение девятнадцати веков. В этих пытках не хватало лишь стенаний жертвы да, пожалуй, и самой жертвы. Английские палачи и лакеи даже не подозревали, насколько они правы, утверждая, что на острове нет Императора. В их руках оставалось лишь его жалкое подобие, уже тронутое дыханием смерти. Наполеон был вне их досягаемости, один на один со своим невидимым Спутником, с которым он беседовал вдали от них.
Много писали об этих бесконечных монологах, часто прерываемых его собственными возражениями. В действительности то были диалоги отсутствующего с невидимым, и этот последний был спутником, столь необходимым изгнаннику в его безмерном несчастье, когда он даже не мог добиться, чтобы его называли собственным именем.
129
Этот английский государственный деятель написал книгу о последних годах жизни Наполеона.