Не думаю, что в «Подражании Христу» говорится об этом страхе Иисуса, превысившем всякий человеческий страх; и все же ему можно подражать, как и всему остальному. Подражание страху, от коего выступает кровавый пот! Только следовало бы знать и верить, что на самом деле мы творения Божьи, бесконечно важные и неисчислимые, мы — «боги»! Ego dixi: Dii estis! (Я сказал: вы боги! [38]) А ведь мы не ведаем, что творим, и всякий раз отрекаемся, словно идолы.
XVIII век с его героической тягой к профанации высоких слов немало толковал о любви. «Познал и ты его — прелестный этот грех». Смрадный и разрушительный воздух, лишенный глубины и силы даже там, где начинается удушье, в точности передаст дух той эпохи. Есть еще фабриканты крахмала или говяжьего жира, бредящие утонченным Ватто и Фрагонаром. Разумеется, тлетворная похоть знаменитого романа Лакло уступает в доходчивости и откровенности вышеупомянутому образчику поэтического жеманства. Разница только в этом. Все мы жуткие свиньи, и об этой нищете, которой так подло пользуется искатель приключений, ждущий поживы у ломбарда, Фобласы и Элоизы галантных праздников предпочитают ничего не знать.
На пути к Кифере, немного не доходя до гильотины, где останавливается весь высший свет, была ферма Марии Антуанетты: здесь несчастная королева в белом перкалевом платье и газовой косынке доила коров — эта пастораль обошлась Франции в сто тысяч экю. Такова была их высшая жертва. Все французские пастушки на книжных гравюрах изображались с посохами и идиллически пасли овечек, украшенных лентами, или играли на свирели с пастушками в веночках из роз.
Сегодня, когда география изучена много лучше, в путь пускаются на других лодках. Достоверно известно, что бедняк существует и что состоит он из мяса. Этого довольно для стола и алькова. Нищие подобны приправе, они обладают ценностью трюфеля или возбуждающего средства. «Раздави–ка мне этого старика, — приказывает баронесса своему шоферу, и я продолжу свой путь».
В Ла–Салетте Плачущая превратилась в бронзу. Царица бедности, пречистая Матерь Отца всех бедняков, Она не желает знать тех, кто отрекается от них. А кто мог отречься от них полнее, чем эти мерзкие скоты мужского и женского пола, способные лишь извергать друг в друга гнойные истечения душ, растраченных ими впустую? Убийственнoe расточительство, тщетность денег, уже осквернённых всевозможной грязью, сама Кровь Божественного бедняка, для которого деньги — лишь знак всей этой скверны. И длани ангелов, простертые над клавишами ураганов!
Случалось ли вам видеть, как в детском приюте, в длинной и мрачной палате, на скамьях в два или четыре ряда — сидят, ожидая неведомо чего, маленькие подкидыши? Их десятки, чуть больше или меньше в зависимости от погоды и урожая. Им от трех до пяти лет и они плачут.
Это те, кого выбросило на остров Киферу.
Когда мимо них проходят чужие, бедняжки протягивают к ним ручки и всхлипывают. Некоторые говорят им «папа» и «мама» — им кажется, что они узнали кого–то из близких, и, пожалуй, нет более душераздирающего зрелища. Эти нежные создания уже попали в пасть Общественного Призрения, и вскоре они перестанут плакать. Эта Служба даст им свои скудные сосцы и займется тем, чтобы осушить их слезы, так же как осушили слезы скорбящей Девы. Их приглушенные всхлипы не выльются даже в потоки отчаяния. Если им не выпадет счастье умереть поскорее, они превратятся в иссохшие механизмы адского конвейера.
В первый же день, если удастся, у них будет отнято право на невинность, то есть суверенное право детства и его закон на двенадцати скрижалях. Их белых ангелов- хранителей заменят демоны. Когда они подрастут и смогут путешествовать, они в свой черед отплывут на свою Киферу, не осененную флердоранжем, что не снилась даже Ватто. Они дойдут до самого Содома, расположенного неподалеку, и, как уже не раз бывало, гильотина завершит сельское полотно.
Вот твой народ, Царица с глазами из бронзы, Царица молчания и одиночества, напрасно плакавшая на горе.
Устав нашего ордена запрещает нам подавать милостыню.
Отец–ассумпцианист
Я был знаком с одним тюремщиком — он называл себя Господин Желание.
Желание бедных однажды должно стать самым страшным обвинением против богатых.