Страшно подумать, сколько их было. Другие души — ведь это весь род людской. Сама мысль об этом, даже если не дать ей завладеть вами, глубоко потрясает. С одной стороны — Наполеон, с другой — весь мир.
Мне кажется, я сам жил в то время, пока еще не забытое, в VI год Свободы, когда Бонапарт принес в Париж ратификацию — впрочем, совершенно напрасную — договора в Кампо–Формио. Это было прологом безумной страсти, началом всеобщего гипноза. Публика толпилась, чтобы увидеть вблизи молодого генерала с лицом античного героя, равного разве что легендарным победителям древности, который только что, в свои двадцать восемь лет, поставил на колени образцовую австрийскую армию, менее века назад одержавшую победу над Людовиком XIV. Можно было задохнуться посреди дымящейся от славы толпы.
С этой минуты властелин должен был почувствовать свою силу и судить своих современников. Конечно же, он должен был увидеть, как легко с его дарованиями попрать все величайшее в мире — вернее, то, что в течение долгих столетий слыло величайшим. Тогда его неизбежно должна была погрести под собой неистовая лавина душ, обитающих или обитавших в телах издавна и извечно.
Не касаясь допотопных времен, возьмем хотя бы Генриха IV. Этот гасконец, разрушивший католическое единство Франции, в своем нелепом тщеславии стремился подчинить себе Европу, чему помешал роковой нож Равальяка. Фанфарон и чревоугодник, прославившийся лишь беспримерным распутством, почувствовав, что жизнь его в опасности, он дерзнул заявить: «Вы — вы все — не знаете, кто рядом с вами, но когда меня не станет, вы поймете, что вы потеряли и какая бездна отделяла меня от всех прочих». Он и впрямь в это верил, а вслед за ним — его внук.
Людовик XIV, король этикета, основатель французской государственной бюрократии и пошлейший в истории Франции фат, вообразивший себя солнцем, nec pluribus impar — которому нет равных, желал, чтобы подданные при одном взгляде на него слепли или шалели от восторга.
Зловонный Людовик XV — истинный потомок Бурбонов — лишь тем и прославил свое царствование, что после смерти его пришлось срочно заталкивать в гроб с помощью выгребного насоса — деталь, достойная Ювенала. И, наконец, Его Ничтожество Людовик XVI — механический и автоматический король–слесарь и убийца ласточек, по словам Тьебо [96], только и способный, что одним ударом трости уложить на месте комнатную собачку и без удержу хохотать над своей невинной забавой. Превосходный объект для гильотины и бесценное сокровище для мартиролога кретинов!
Подразумевается, что все эти личности, со всей их родней, друзьями, министрами, женами и любовницами, обладали душой. То же самое относится ко всем великим марионеткам Революции начиная с Мирабо и кончая мутноглазым Робеспьером. И когда Наполеон перестал занимать собой все место под солнцем, на смену им пришел мешок с нечистотами, нарекший себя Людовиком XVIII, и его младший брат — недоумок Карл X, оба мерзкие братоубийцы, занявшие место своего племянника, невезучего Людовика XVII, и лишенные малейшего проблеска ума, равно как и доблести или хотя бы великодушия.
Нас не покидает брезгливое отвращение, когда, развивая эту тему, мы вспоминаем Луи–Филиппа, потом Наполеона III, ставшего виновником седанской трагедии, а затем президентов нашей продажной республики, и особенно нынешнее чудовище, которое уже стучится в окна постоялого двора верховной власти.
Я говорил, что Наполеон находится в самом центре этого гигантского вихря, да иначе и быть не могло из–за непомерности его души. На тех высотах мысли, которых я силюсь достичь, ясно видно, что времени и пространства больше не существует. Вся история становится обо зримой и одновременной до такой степени, что можно мысленно сопоставить или связать воедино самые не связанные или разбросанные во времени события. Время — это иллюзия, возникшая после грехопадения. «Каждый человек — итог своей расы», — проницательно заметил философ [97]. Каждый великий человек есть итог всех душ.
В далекую и довольно темную эпоху был момент, когда все, что называется Прошлым, вело к появлению Карла Великого. Точно так же сто лет назад все былое во главе с Карлом Великим восстало против Наполеона, и это столкновение, несомненно, — величайшее чудо из чудес. Поэтому мы вынуждены признать, что Наполеон соединил все воли в одну — предшествовавшие, современные и следующие за ним, сосредоточив их в своей собственной душе — она одна вместила в себя все человеческие души.
96
Здесь, несомненно, имеется в виду барон Тьебо, — генерал, о котором Блуа говорит далее.