«Исход битвы, — скажет он на Святой Елене, — решается в одно мгновение благодаря одной удачной мысли. Ты пробуешь разнообразные ходы, вступаешь в схватку, ведешь бой, но вот подходит решающий миг, тебя осеняет, и малейший резерв довершает дело».
Он признавался, что был глубоко потрясен зрелищем полей в Эйлау, так глубоко пропитавшихся кровью, что снег оставался розовым до конца зимы. Хорошо зная Наполеона, невозможно сомневаться в его потрясении. В своем неизмеримом превосходстве он — человек в более полном смысле слова, чем все остальные люди. Но даже это превосходство «приковывает его к берегу» невозмутимости, необходимой для поддержания его престижа. «Одна деталь, — говорит Тьер, бросалась в глаза. То ли из ностальгической привязанности к прошлому, то ли из соображений экономии решено было вновь одеть войска в белые мундиры. Попробовали в нескольких полках, но вид крови на белом решил дело. Полный отвращения и ужаса, Наполеон объявил, что не хочет никакой другой формы, кроме синей, сколько бы это ни стоило». Однако он не мог при этом не выдать душевного потрясения в одном из своих кратких и неукоснительных декретов, которые ошеломили весь мир.
Для того, кто способен различать Абсолютное, война не имеет никакого смысла, если она не кровопролитна, в чем мы убедимся в скором будущем. Что за глупость или лицемерие — брать побежденных в плен! Наполеон определенно не был ни глупцом, ни лицемером, но этот так называемый палач был в действительности сентиментален, всегда готов великодушно простить и верил при этом в великодушие других. Известно, сколь дорого обошлось ему это непостижимое заблуждение.
В битве при Аустерлице он дарит Александру I свободу, хотя легко мог взять его в плен, после Иены оставляет на прусском троне побежденную династию, после Ваграма не считает нужным расчленить на части Австро–Венгерскую империю и так далее. Наконец, в Рошфоре он вверяет себя благородству англичан! Зная об ужасах плавучих тюрем, он мог бы прибегнуть к репрессиям, отправив на каторгу не бедных матросов или солдат, но сливки английского общества, насильно удерживаемые во Франции после разрыва Амьенского мирного договора [103], — средство ужасное, но, возможно, более действенное, чем континентальная блокада. Позднее он упрекал себя в том, что не сделал этого, не проявив тем самым достаточной твердости…
Так что он не был чудовищем, которое требуется для тотальной апокалиптической войны со всеми вытекающими последствиями, когда бездна мерзости призывает бездну войны [104], и явно не был предтечей этого зверя.
В своей прекрасной книге «Наполеон и Александр I» Вандаль рассказывает о чествовании Наполеона в Дрездене в 1812 году:
«Вечером высочайшие особы встречались за обедом, который всегда бывал у императора французов. Незадолго до обеда все собрались в его покоях. Здесь, если верить преданию, в манере, с какой Наполеон совершал свой выход и приказывал докладывать о себе, он умышленно придерживался величественной простоты, обособлявшей его ото всех съехавшихся на его голос великих мира сего и ставившей его выше их всех. При входе в апартаменты каждого приглашенного объявлялось о его прибытии с указанием титула и звания. Сперва по порядку съезда шло бесчисленное количество Превосходительств и Высочеств — Высочества всякого рода и происхождения, древнего и недавнего, королевского и светлейшего, затем — Величества: Их Величества Король и Королева Саксонские, Их Императорские и Королевские Апостолические Величества, Ее Величество Императрица французов, Королева Итальянская. Когда все высокие гости были налицо, когда их громкие титулы уже прозвучали по салонам, мог прибыть и хозяин. Тогда, после небольшой паузы, двери отворялись настежь, и мажордом говорил просто: “Император!”» [105]
Через двадцать восемь лет его бренные останки должны были перевезти в Дом инвалидов со Святой Елены. Никаких величеств и высочеств не присутствовало. Зачем им было являться сюда, когда уже нечего было выпрашивать или ждать от Великого Покойника — некогда преданного и обманутого ими. После 5 мая 1821 года его Европа стала неузнаваемой. Бесславные и смехотворные Бурбоны — так называемая старшая ветвь, — узурпаторы его славы — были извергнуты из государственного чрева. Его коронованные современники, многие из которых были его лакеями, ныне прозябали на земле или под землей, и в мире не произошло ничего, достойного внимания. Сильно поредевшие ветераны его Великой армии все еще не верили, что все кончено, и цеплялись за надежду на новое возвращение. Человек не может жить без Прекрасной мечты, а положение французов, живших с 1815 года под властью законных и незаконных отбросов, собранных со всей Европы в бедную Францию, было поистине жалким. От церемонии 1812 года, если опустить все преходящее, останется следующее:
103
В 1802 г. первый консул заключил выгодный Амьенский мир с Англией, по которому Англия возвращала Франции и её союзникам почти все захваченные колонии. Этот мир вскоре был нарушен обеими сторонами.