Меценат скорчил гримасу. В детстве слуги выполняли любую его прихоть, однако Октавиан каким-то образом умел заставить его работать и потеть, как домашнего раба. Если бы его наставники увидели такое, они застыли бы с раскрытыми от изумления ртами.
– Здесь у дочерей усы такие же густые, как у отцов, – ответил он. – Может, в полной темноте я кого-нибудь и найду, но не раньше.
Морщась, он принялся за грязную работу. Агриппа присоединился к нему, опуская меч с такой силой, что перерубал шейные позвонки одним ударом.
Октавиан встал на колени рядом с телом главаря и на мгновение встретился взглядом с его остекленевшими глазами. Он кивнул, прокручивая в голове перипетии боя, и только тут заметил по-прежнему кровоточащую рану на собственной руке. В свои двадцать он не впервые получал ранение. Еще один шрам, который добавится к остальным. Он принялся рубить шею разбойника, удерживая голову на месте за сальную бороду.
Лошадей они нашли там же, где оставили: опаленных солнцем, пошатывающихся от усталости, с распухшими от жажды языками. До деревни римляне добрались уже на закате. Из двух окрасившихся красным мешков на землю капала кровь. Местные мужчины вернулись раньше, с пустыми руками и пылая яростью, но их настроение изменилось, как только Октавиан развязал мешки и головы вывались в дорожную пыль. Муж убитой женщины обнял и расцеловал его со слезами на глазах. Затем, на миг отпустив римлянина, он швырнул головы в стену, после чего вновь заключил его в объятия. Перевода тут не требовалось. Еще через несколько минут римские воины ушли, оставив мужчину и его детей скорбеть об ушедшей жене и матери.
Другие крестьяне принесли еду и выпивку из холодных подвалов и поставили под открытым небом грубо сколоченные столы, желая устроить пир для молодых героев. Как и предполагал Гай Октавиан, им было предложено и поджаренное по этому случаю мясо, и крепкий напиток со вкусом аниса. Они пили, не думая о завтрашнем утре, чашу за чашей, не уступая местным, пока деревня не начала качаться и расплываться у них перед глазами. Лишь несколько крестьян говорили на латыни, но это не имело никакого значения.
Сквозь пьяный туман Октавиан вдруг осознал, что Меценат в который раз задает ему вопрос. Он вслушался, рассмеялся и тут же выругался на собственную неловкость, потому что расплескал содержимое чаши.
– Ты не поверишь, – ответил он своему знатному другу. – Рим называют Вечным городом не без причины. Римляне будут здесь тысячу лет, и даже дольше. Или ты думаешь, что какой-то другой народ возвысится и станет нашими хозяевами? – Он пристально наблюдал, как наполняют его чашу.
– Афины, Спарта, Фивы… – Меценат загибал пальцы. – Знаменитые названия, Октавиан. Несомненно, жители этих городов думали так же. Когда Александр растрачивал жизнь в битвах в далеких землях, думаешь, он верил, что настанет день, когда всеми этими землями буду править римляне? Он бы громко засмеялся, как ты сейчас. – Произнося эту речь, Цильний улыбался, довольный тем, что от негодования его друг аж закашлялся.
– Растрачивал свою жизнь? – переспросил Октавиан, когда приступ кашля прошел. – Ты серьезно предполагаешь, что Александр Великий мог бы прожить эти годы с большей пользой? Никогда в это не поверю. Я буду стойким и благородным римлянином, таким… – Он замолчал, потому что выпитое вино путало его мысли. – Точно слишком стойким и благородным, чтобы слушать тебя.
– У Александра были загребущие руки купца, – не унимался Меценат. – Он вечно был в трудах, в трудах, и что это ему принесло? Столько лет он только и делал, что сражался, но не думаешь ли ты, что, если бы знал, как умрет – молодым в чужой земле, предпочел бы провести эти годы, нежась на солнце? Будь он здесь, ты мог бы его спросить. Я думаю, он бы предпочел хорошее вино и красивых женщин бесконечным сражениям. Но ты не ответил на мой вопрос, Октавиан. Греция правила миром, так чем же Рим отличается от нее? После нас, через тысячу лет, будет править кто-то еще! – Он взмахом руки отказался от блюда с нарезанным мясом и улыбнулся подносившим его двум пожилым женщинам, зная, что они не понимают его слов.
Гай Октавиан покачал головой. С преувеличенной осторожностью он поставил свою чашу и принялся загибать пальцы, как это только что делал его собеседник:
– Первое: потому что нас не победить в битве. Второе… потому что нам завидуют люди, которыми правят жалкие цари. Они хотят стать такими же, как мы, а не свергнуть тех, кому завидуют. Третье… третьего придумать не могу. Остановлюсь на двух.