Октавиан убрал руки со стола. Теперь пришел его черед задуматься. Трибун представлял собой реальную угрозу, и он понимал, что ему не выйти из таверны без потерь. Молодой человек спросил себя, как бы поступил на его месте Юлий. Либурний пристально наблюдал за ним, и улыбка чуть приподняла уголки рта трибуна.
– Я не отдам ни мое наследство, ни какую-то его часть, – отчеканил Октавиан. Трибун уже поднял глаза на охранников, чтобы отдать приказ, но центурион быстро добавил: – Я присутствовал при переговорах Цезаря и Клеопатры с египетским двором. Я могу предложить тебе больше, чем золото, в обмен на твою поддержку. Ты можешь принести мне пользу, не буду этого отрицать. Поэтому я и пытался в первую очередь отыскать тебя.
– Продолжай, – ответил Либурний. Глаза его смотрели холодно, но улыбка осталась.
– Я видел, как Цезарь оказывал услуги, которые люди ценили больше, чем монеты. Я приложу этот перстень к соглашению, в котором тебе будет предложена одна услуга, какую ты пожелаешь, в любой момент моей жизни, – предложил Октавиан Фурин.
Либурний моргнул и расхохотался, ударил по столу ладонью. Затем, чуть успокоившись, он вытер слезы, побежавшие из глаз, продолжая смеяться.
– С тобой не соскучишься, юноша. Как же ты меня повеселил! – с трудом выговорил он. – Да еще в такой унылый день. У меня сын твоего возраста. Мне бы хотелось, чтобы у него были такие друзья, как ты. Правда. Но он читает мне греческих философов, можешь ты такое себе представить? На что меня хватает, так это не начать плеваться от услышанного.
Отсмеявшись, Либурний наклонился вперед, и от его веселья не осталось и следа.
– Но ты не Цезарь, – продолжил он. – И судя по тому, как обстоят дела в Риме, никто не поставит и серебряной монеты на то, что ты проживешь год. Твое предложение не стоит и ломаного гроша. Я, конечно, аплодирую твоей храбрости, но давай подведем черту под этой игрой.
Октавиан тоже наклонился вперед и заговорил тихо, но уверенно:
– Я не Цезарь, но он любил меня как сына, и во мне течет кровь его семьи. Прими мое предложение и однажды, когда удача повернется спиной к тебе или к твоему сыну, возможно, мое обещание окажется самым ценным из того, что у тебя тогда останется.
Трибун быстро сложил фигу, отгоняя даже мысль о злой судьбе. Он нацелил большой палец, всунутый между указательным и средним, на Октавиана, а потом разнял пальцы, и его рука вернулась на стол.
– С твоим обещанием и десятью тысячами золотом, я хотя бы получу десять тысяч золотом, – пробормотал он.
Октавиан пожал плечами:
– Я не могу обещать то, чего у меня нет.
– Поэтому я и попросил у тебя десятую часть, парень. Ты не можешь отказаться от такой договоренности.
Гай Октавиан понимал, что надо соглашаться, но упрямство удерживало его. Он сложил руки на груди.
– Я сказал все, что мог. Прими мою услугу, и придет день, когда она спасет тебе жизнь. Если ты помнишь Цезаря, подумай, чего бы он от тебя ждал. – Молодой человек посмотрел в потолок таверны. – Он умер от рук людей, которые сейчас живут припеваючи. Если он видит нас сейчас, что он скажет? Ты оказываешь мне уважение или относишься с презрением?
Он ждал ответа, а Либурний в мертвой тишине барабанил пальцами по столу. На мгновение взгляд трибуна устремился вверх, словно он вдруг подумал, что Юлий действительно наблюдает за ними.
– Я не могу решить – то ли ты не понимаешь… то ли тебя не волнует, сохранишь ли ты жизнь, – наконец, заговорил он. – Я встречал таких, как ты, в основном молодых офицеров, которые не задумывались о том, что они смертны. Некоторые поднялись высоко, но большинство давно погибли, пав жертвами собственной самоуверенности. Ты понимаешь, что я тебе говорю?
– Да. Поставь на меня, трибун. Я не из тех, кого легко свалить.
Либурний шумно выдохнул.
– Чтобы тебя свалили, тебе сначала надо подняться. – Он, наконец, принял решение. – Очень хорошо. Гракх? Добудь мне пергамент, тростинку и чернила. Я хочу скрепить эту жалкую сделку печатью в присутствии свидетелей.