Он резко повернулся и вышел из темницы. Брент слышал отзвук его шагов по каменным плитам коридора. Свет факела погас за поворотом, слабо донесся обрывок разговора. Затем дверь захлопнулась, и не было больше ничего, кроме тишины и звезд, смутно блистающих через решетку окна.
В другой части города Ширкух сидел развалясь на шелковом диване под светом бронзовых ламп, отражавшемся сверкающими бликами в дорогом вине, наполнявшем позолоченные кубки… Он сделал большой глоток и облизнул губы, отдавая должное угощению, как это полагалось по правилам вежливости, ибо ничто, казалось, его не заботило, кроме утоления жажды. Но Алафдаль-хан, сидевший на другом диване, озабоченно хмурил брови, сбитый с толку. Он был удивлен открытием, которое сделал совсем недавно. У этого юного воина с западных гор оказался острый ум и твердый характер.
— Почему ты хочешь купить этого феринги? — требовательно спросил вазир.
— Он нам необходим, — заявил Ширкух. Лицо его с одной стороны было освещено светом лампы, другая половина оставалась в тени. Мальчишеское выражение исчезло. Взгляд стал прямым и суровым. — Я куплю его завтра. Он поможет тебе стать эмиром Руб-аль-Харами.
— Но у тебя нет денег! — возразил вазир.
— Ты мне их дашь.
— Но Абд аль-Хафид сам хочет купить феринги, — настаивал на своем Алафдаль-хан. — Он послал Мухаммеда ас-Захира его захватить. Глупо торговаться с эмиром.
Прежде чем ответить, Ширкух опустошил свой кубок.
— Из того, что ты рассказал мне о городе, я узнал следующее. Черные Тигры составляют только небольшую часть жителей. У эмира непререкаемая власть, кроме тех случаев, которые определяются обычаями, корни которых затерялись в веках. Черные Тигры являются правящей кастой и чем-то вроде полиции для поддержания власти эмира. Они держат в узде буйное и беззаконное население, состоящее из преступников, которые стекаются сюда со всех концов Азии.
— Это верно, — подтвердил Алафдаль-хан.
— Но в прошлом народ не раз восставал, смещал правителя, который нарушал традиции, и заставлял Черных Тигров выбирать другого князя. Очень хорошо. Ты говорил, что Черных Тигров сейчас в городе сравнительно мало. Многие посланы в качестве шпионов и эмиссаров в другие места. Ты сказал, что сам занимаешь высокое положение в клане.
— Пустая честь, — произнес Алафдаль с горечью. — К моим предложениям в совете никогда не прислушиваются. У меня нет власти. Я могу приказывать только своим личным сторонникам. А у меня их меньше, чем у Абд аль-Хафида и Али-шаха.
— Мы должны опереться на уличную толпу, — ответил Ширкух. — Люди тебя любят. Они почти готовы восстать под твоим руководством, стоит тебе о себе заявить. Но это будет позже. Им нужен предводитель и повод для бунта. Мы предоставим им и то и другое. Но сначала нужно заполучить феринги. Его спасение в наших руках. А потом мы придумаем следующий ход в нашей игре.
Алафдаль-хан насупился, сжимая сильными пальцами тонкую ножку кубка; его обуревали противоречивые чувства: тщеславие, страх, честолюбие.
— Красиво говоришь, — сказал он уныло. — Ты, нищий авантюрист, говоришь, что сделаешь меня эмиром города! Откуда мне знать, что ты не мешок с ветром? Разве тебе под силу сделать меня князем Черных Тигров?
Ширкух поставил кубок и встал. Он мрачно посмотрел сверху вниз на удивленного вазира. Наивность и беззаботность исчезли с его лица. Он произнес единственную фразу, которая заставила Алафдаля приглушенно воскликнуть и вскочить на ноги; он качнулся, как пьяный, хватаясь за диван, и устремил расширенные от изумления глаза на смуглое неподвижное лицо.
— Ты веришь теперь, что я могу сделать тебя эмиром Руб-аль-Харами? — спросил Ширкух.
— Кто может сомневаться в этом? — ответил Алафдаль, тяжело дыша. — Разве вы не возводили королей на троны? Но, с вашей стороны, сумасшествие — прийти сюда! Одно слово толпе, и они разорвут вас на куски!
— Ты не скажешь это слово, — убежденно произнес Ширкух. — Ты не откажешься от власти в Руб-аль-Харами.
Алафдаль-хан медленно кивнул. Огонь честолюбия зажегся в его глазах.
Восход, проливший серый свет через решетку окна, разбудил Брента. Он задумчиво отметил про себя, что, возможно, это последний восход, который он видит как свободный человек. Он горько засмеялся над этой мыслью. Свободный? Но, в конце концов, он был все еще пленником, а не рабом, а между тем и другим было огромное различие — бушующий пролив, пересекая который мужчина или женщина должны были забыть себя навсегда.