Четыре дня прошло с момента той резни, но ему все еще становилось дурно, когда он вспоминал об этом… Запах пороха и крови, вопли умирающих и секущие удары стали. Он содрогнулся при воспоминании о человеке, которого убил в последней схватке, разрядив револьвер прямо в бородатое лицо. Он никогда больше не будет убивать. Его затошнило, когда он вспомнил крики раненых солдат, которым победители перерезали глотки. Снова и снова Брент удивлялся, почему они его пощадили. Душевные страдания, пережитые им, были так сильны, что он хотел, чтобы его тоже убили.
Ему позволили ехать верхом и неохотно давали поесть, когда ели сами. Но еды было очень мало. Брент, никогда не знавший, что такое голод, теперь постоянно его испытывал. У него отняли плащ, и ночью он замерзал на твердой земле и ледяном ветру. Он соскучился по смерти за долгие дни езды по невероятно крупным тропам, которые поднимались все выше и выше.
Иногда ему казалось, что стоит протянуть руку — если бы его руки были свободны — и он коснется бледного холодного неба. Он был избит и измучен до такой степени, что первоначальное яростное возмущение растворилось в тупой боли, которая была вызвана скорее физическим страданием, чем сознанием несправедливости.
Брент не знал, кем были его похитители. Они не удостаивали его английской речью, но за эти дни он выучил пушту намного лучше, чем за время путешествия от Хайбера до Кабула, а потом на запад. Как многие люди, которые полагаются на свой ум, он хорошо усваивал новые языки. Однако из разговоров горцев он узнал только, что их вождя зовут Мухаммед ас-Захир и направляются они в Руб-аль-Харами.
Руб-аль-Харами! Брент впервые услышал это ничего не значащее для него слово из посиневших губ Ричарда Стоктона. Он узнал об этом городе больше, когда двинулся на север из жарких равнин Пенджаба. Это был город тайн и греха, европейцы посещали его только в качестве пленников и оставались там навсегда, потому что сбежать оттуда было невозможно. Проклятое место высоко в горах, почти мифическое, неподвластное эмиру, — город вне закона, где ветры нашептывали сказки, слишком нереальные и отвратительные, чтобы им верить даже в этой Стране Кинжалов.
Иногда сопровождавшие Брента горцы издевались над ним; их горящие глаза и мрачно улыбающиеся лица придавали зловещее значение насмешкам: «Феринги[12] едет в Руб-аль-Харами!». Стараясь не ронять достоинства своей расы, он выпрямлялся и стискивал зубы, он сам удивлялся своей выносливости, приобретенной благодаря здоровой жизни и закаленной в тяжелом путешествии.
Они перевалили через вершину горы и спустились на наклонное плато, раскинувшееся перед ними на тысячу футов. Далеко наверху виднелось ущелье — перевал, через который они должны были пересечь горную гряду и к которому с трудом поднимались. Когда они взбирались по крутому склону, впереди показался одинокий всадник.
Солнце висело над острым, как нож, гребне горы на западе — кроваво-красный шар, окрашивающий небо в цвет пламени.
Всадник вдруг появился на гребне, похожий на кентавра, — черный силуэт на фоне ослепительной завесы. Внизу все повернулись в седлах. Щелкнули курки винтовок, но никто не выстрелил. Не понадобилось даже команды Мухаммеда ас-Захира, чтобы остановить воинов. Было что-то приковывающее взгляд в этой непокорной фигуре, выделявшейся на фоне заката. Голова всадника была запрокинута, грива его коня развевалась по ветру.
Вдруг черный силуэт оторвался от алого шара и двинулся вниз, к ним навстречу, и все мелкие детали стали отчетливо видны, когда он появился на затененном отроге. Это был всадник на вороном жеребце, мчавшемся вниз по крутому склону, подобно орлу; копыта коня едва касались земли. Брент, сам хороший наездник, почувствовал, как сердце замирает от восхищения при виде скакуна.
Но он забыл о коне, как только увидел всадника. Тот не был ни высоким, ни грузным; в его плечах, в мощной груди, в мускулистых запястьях чувствовалась варварская сила. Такая же сила сквозила в резких чертах смуглого лица и проницательном взгляде черных глаз, сверкающих внутренним огнем, в которых отражалась неукротимая дикость и неугасимая жизнеспособность. Черная полоска усов не скрывала его твердо очерченного рта. Чужестранец выглядел щеголем по сравнению с оборванными горцами, но это было щегольство воина — от шелкового тюрбана до сапог с серебряными каблуками. Его яркий халат был подпоясан золотым наборным поясом, на котором висела турецкая сабля и длинный кинжал. Приклад винтовки высовывался из чехла у колена.