- Будь здрав, боярский отрок, - поклонился Род. - За что пойман я твоими кметями?
- Ты не пойман, Боже упаси, - осклабился Петрок. - Степан Иваныч повелел позвать тебя откушать, если твоё имя Родислав.
- Боярышня не обозналась, стало быть, - продолжал Малой, явно пропуская последние слова гостя мимо ушей, - Ты подлинный её спаситель, стало быть. А полным именем себя не назовёшь ли?
- Родислав Гюрятич Жилотуг к твоим услугам, - снова поклонился Род.
Глазун молчал. Не от нечего сказать, а как бы набирая вес последующим своим словам.
- Тебе, должно быть, ведомо, что в наших Красных сёлах известно имя Жилотуга, - начал он значительно. - Я лично знал боярина Гюряту. Назваться его сыном не так просто.
Род тоже помолчал. Это он умел, живя в лесу. Мясистый лик боярского оберегателя, хотя и был на вид непроницаем, при пытливом взгляде выдавал обеспокоенность. Что глазуна тревожило?
- Мне нет нужды, кем ты меня сочтёшь, - в конце концов ответил Род, - то ль самозванцем, то ль боярским сыном, - твоя воля. Доказывать своё происхождение я стану не тебе, а лишь боярину. Пойми!
- Ещё бы не понять, - с подчёркнутым смирением сказал Малой, поглядывая по-медвежьи на загадочного гостя, - Милости просим, стало быть, к боярскому столу.
- На мне не гостевой наряд, - заметил Род. - Ведь одевался не к застолью, к трудному пути. Одежда, сказать словом, рядовая.
Одежда в ряд не обобьёт пят, - повеселел Петрок, - Об этом мысли вон из головы. Однако, прежде чем тебя преобразить, хотелось бы узнать… Тут, к облегченью Рода, дверь открылась, и в залу вошла женщина, ещё недавно, видимо, красавица, не баба-челядинка, возможно, огнищанка[44] обедневшая, на вид уютная домашняя хозяюшка.
- Задерживаешь гостя, не успею обрядить, - произнесла она с порога, обратись к Малому. Не как к старшему по дому, а как к равному. И круглое спокойное лицо не выразило ничего на первый взгляд. Род скорее не зрением, а чувством уловил мельчайшее дрожанье подбородка. Оно выдавало глубоко спрятанный страх женщины перед Петроком.
- Мы ещё не добеседовали. Обожди, - велел Малой.
- А по-моему, беседа наша затянулась, боярский отрок, - счёл своевременным вмешаться Род. Глазун закаменел лицом. Гость же сказал, оборотясь к вошедшей: - Я готов идти.
И женщина послушала его, а не Петрока.
- Пойдём, любезный!
Одной из боковых дверей вошли в боярские хоромы. Из долгих низких переходов он попал в истобку[45] с изразцовой печью. Солнце, уходя, ещё бросало сквозь слюдяные разноцветные оконницы красные, зелёные и фиолетовые блики на скоблёный пол.
- Вот твоя одрина[46], - показала женщина, - здесь не прибрано ещё. Пока откушаешь, все будет попригожу.
Растворив окно, она впустила свежесть с огорода.
За необобранными яблонями услаждающе смотрелась прудяная гладь. Галочий вечерний грай и птичий свист наполнили обитель Рода. Оставленный своей хозяйкой, он присел на деревянную кровать с незастланной периной. Вот ведь судьба! Прямо с корабля - на пир. Корабль украли, пир неведомо чем кончится…
Женщина внесла недержаную сряду - полукафтанье, сапоги, сорочку полотняную, белье льняное… Все выглядело впору.
- Облачайся, милый.
Род поклонился:
- Благодарю за милость, госпожа.
- Я не госпожа. Зови меня Овдотьицей.
Поступом она была не госпожой и не слугой. Хотя какое дело Роду до неё? Мелькнёт на жизненной тропе пролётной птицей… Невольно он отметил, как бесшумно закрывалась и открывалась дверь в её руках. Вот она вернулась, подала переодетому оловянное зерцало.
- Любуйся. Вылитый боярин!
Снова шли по переходам. По витиеватой лестнице поднялись в двусветные сени. Здесь за большим столом начинала трапезу боярская семья с участием ближайших к главе дома лиц. Язычник Род обрадовался, что не пришёл чуть раньше: все только-только помолились, опускаясь на скамьи. Был тут и Петрок Малой. Присела и Овдотьица на скромном месте, дальнем от господ.
Род влепоту[47] нижайше поклонился.
- Здрав будь, боярин! Здрава будь, боярыня! Здрава будь, боярышня! Благодарствую на приглашении.
- Подойди-ка, подойди. Садись сюда поближе…
Кучка чуть ли не рядом гостя посадил. Разделяла их Улита, не поведшая глазом, когда Род смущённо опустился на скамью подле неё. Гость понимал: простому дочкину спасителю так близко от благодарного отца-вельможи не сидеть. Нет, не отцова благодарность, а иная, тайная причина сейчас его возносит к самой персоне местного властителя. Зелёные глаза боярина были полны приветливой весёлости, но щеки кулаками напряглись. Неиспокой душевный выдавали сухие пальцы, суетившиеся по камчатой скатерти.
- Ну расскажи, как дочь мне спас.
Удивительно было, что хозяин не попросил назваться, будто знал гостя. Род вздрогнул, ощутив удар Улитиного башмачка по своей щиколотке.
- Батюшка, ведь я уже рассказывала.
- А я от самого хочу услышать, - тряхнул седой бородкой Кучка. - Из двух уст рассказ полнее.
Род понял, что Улита по дороге к дому договорилась с Богомилом Соловьём, о чём и как рассказывать, чтоб о волхвах - ни звука. А с ним-то не договорилась. Не догадался мудрый Богомил провидеть, какое предстоит Роду испытание. Теперь бы не попасть впросак!
- Хлопец не словоохотливый, - заметила боярыня Амелфа Тимофеевна. Говор не местный, голос грудной, от скупо брошенного взгляда через стол дохнуло холодом.
- Ну расскажи, как у реки меня нашёл, - отчаянно затараторила Улита, - как мы от бродников на дереве спасались, как ночь сидели у костра, потом пешехожением сквозь лес дошли до Красных сел…
И он, направленный на путь, развил и уточнил рассказ, правдивый лишь в начале.
Наивная уловка девушки змейкой отразилась на тонких губах боярыни. Находчивому «хлопцу» был задан ледяной вопрос:
- Ну что вы размолвляли там, в лесу, для нас неведомо. А где простились?
- Да, где ты её оставил? Дочь пришла домой одна, - навис над столом всей грудью Кучка.
Улитин-то ответ он слышал. Род его не знал. И вновь толчок по щиколотке. Ну и острые носки у женских туфель!
- Что ты, батюшка, его пытаешь? - прервала боярышня молчанье гостя. - Он наших мест не знает. У Воронцова поля мы простились. Оттуда мне до дому два шага.
Тем временем вносили яства. Сначала пироги, а после рыбу, мясо, в которых оказалось много луку, чеснока, не очень-то привычных Роду. Они с Букалом не любили острого.
Прислужник рушил хлеб на деревянных блюдах.
Род успел заметить, что Овдотьица хотя и неприметно, а внимательно следила за едой Улиты и боярина. Именно за тем, как им накладывали яства.
- Мы, истые славяне вятичи, очень любим пироги, - промолвила Улита, невинно обратясь к Амелфе Тимофеевне.
- Мой киевский учитель, - певуче начала боярыня, не глядя на Улиту, - говорил, что на мордовском языке слово «ветке» означает чуваши. Значит, вятичи и вовсе не славяне, а сарматы.
Боярышня, сжав на коленях кулачки, спокойным голосом спросила у отца:
- Выходит, наши города - Коломну, Трубеж, Воротынск, Масальск, Рязань - построили сарматы?
- При чём тут города? - вся передёрнулась, сбитая с толку, Амелфа Тимофеевна.
Степан Иваныч, не взглянув на них обеих, обратился к гостю:
- Тебе ведомо, что до прихода Святослава вятичи не признавали господства князей русских? - Род слышал от Букала эти же слова и показал головой, что ему ведомо. - Так вот, - продолжил Кучка, - свет Амелфа Тимофеевна родом из Руси. Полянка. Из-под Киева привезена. Ей хочется, а ещё трудно рассуждать о нашем племени.
Боярыня намеревалась пылко возразить, да кстати подали похлёбку в глиняных горшках под крышками и деревянным черпаком разлили по расписным мискам. В ход пошли цветастые берёзовые ложки.