Облегчить себя новым беспамятством Роду помешал дальнейший разговор.
- Стой, Дурной! Стой, Фёдор! Стой, тебе говорят! - велел тот же резкий голос. - Вот, разорви мою ятрёбу, самое подходящее место, чтоб с ним покончить. Вот на той елани[94]. Со всех сторон глушь. Тут ему и славу запоют![95]
Телегу продолжало швырять на подколесных сучьях.
- Федька, ты впрямь дурной?
- Я-то впрямь, а ты вкривь, - мрачно произнёс низкий голос. - Нишкни, Зуй, сиречь задира. Волковский лес крикунов не жалует.
- Малой уговаривался, ты не перечил. А теперь мешкаешь, - несколько умалил тон задира, то есть Зуй. - Я не слепой, ты же его на становище[96] везёшь. Он у тебя не в землю ляжет, а к Шишонке Вятчанину в избу на голбец[97].
Тут встрял в разговор третий голос, тонкий и слабый:
- Может, он прав, Федюняй? Петрок Малой, вроде нашего атамана Невзора, шутить не любит.
При упоминании этого имени Род, к вящему своему волнению, понял, что попал к бродникам. А ещё прежде стало ясно: похитчики его были наняты как убийцы. Такое открытие не столь мучило, сколь саднящая боль во всем теле. Ох, и изрядно его, тащенного волоком, ободрала дорога! Легче казалось умереть, нежели терпеть.
- Негоже с чужого голоса петь, вот что я скажу тебе, друг Озяблый, - мрачно изрёк Дурной, - Из нас троих только Зую ведом Петрок Малой, бывший его хозяин.
- Врёшь! - крикнул Зуй. - Я не Петроку служил, а самому боярину Кучке. Да дело прошлое. А ныне боярские деньги отрабатывать надобно.
- Ха! - выдохнул Дурной. - Ты у нас эти челядинские привычки брось. Который год живёшь с нами, а не уразумел: мы ничьих денег не отрабатываем. Мы их берём! И вся недолга.
И снова слабенько встрял в разговор третий, тот, кого назвали Озяблым:
- Толкуем об убиении при живом. Брр!
Зуй, потревожив Рода, переместился в телеге.
- Эх, Федьки, горе мне с вами! Один жалеет, другой жалеет, а ещё коренные бродники! Да уразумей ты, Озяблый, что этот голоус нас не слышит. Как он на мой подман сыкнулся… А я допрежь под себя всю флягу брусничного сока вылил, чтоб его подмануть… Как он сыкнулся да как в тенетах о камень колганом хряпнулся! Нескоро он теперь что-либо в толк возьмёт. Вот бестолковому-то ему и помереть легче. А вы мешкаете… Кончим дело, поделим боярские деньги поровень - и душа на волю!
- А вот этого хочешь? - мрачно пригрозил Фёдор Дурной, - Замыслил крадом повязать нас недозволенной добычей? Нет, деньги будем, как водится, перед самим Невзором делить. Запомни: ни Кучка, ни его Петрок, ни ты и ни мы - атаман решит судьбу яшника[98]. Посадит ли его связнем в яму или к ядрёной матице пошлёт - его воля.
- Знатьё бы, так каши бы с вами не заваривал, - пробормотал Зуй.
- Мы-то язычники, а ты крест на шею надел, - примирительно промямлил Озяблый. - Глянь-ка, и на нём крест. Вон из рубахи на груди вылез. Не простецкий крестик, особенный!
- Где? - спросил Зуй, - А? - Род ощутил, как жёсткая рука сдёрнула с него материнский крест, оборвав цепку. - О-о-о! - простонал Зуй.
Возмущённый его поступком, Род в свою очередь исторг глухой стон. Воцарилась тишина. Телега остановилась.
Все долго молчали, только лошадь одиноко всхрапнула. Потом тяжким сапатым всхрапом отозвалась другая, как стало понятно, привязанная к задку телеги.
- На сапатом коне парня послали на убой, скареды! - густо матюкнулся Фёдор Дурной.
- Опамятовался наш яшник! - тихо возвестил Фёдор Озяблый.
Задира не подавал голоса. Род почувствовал: не иначе его рука, ближе всех сидящего, вытащила из горящего рта кисло-солёный кляп.
- Кто ты? - спросил Зуй.
- Развяжи глаза, - с трудом выговорил Род.
- Кто ты? - повторил Зуй.
- Хоть повязку перемести. Узел на рану давит, - попросил Род.
Ему переместили повязку. Левому глазу, где она стала уже, приоткрылась крошечка неба. Оно было пасмурным. Должно быть, наступал вечер.
- Я Родислав Гюрятич Жилотуг.
Телега тронулась в полном молчании.
Когда она снова остановилась, Зуй, должно быть, наклонился, потому что его дыхание смрадом ударило в лицо пленнику.
- Откуда на тебе этот крест? Не лги! Род Жилотугов весь вырезан.
Ответа не последовало: яшник вновь потерял сознание…
Очнулся он зрячим. Повязка с глаз снята. Ноги и руки свободны. Он лежал в курной избе на голбце. Избу освещал сальный светец на столе. За столом сидели четверо - обритый наголо, как торчин[99], мужик с розовым теменем, чёрный дремучий бородач, лицо которого показалось Роду знакомым, преждевременный, судя по ясным глазам, старик, сморщенный, как гриб дождевик, и кудрявый рыжий верзила, так удачно изобразивший ограбленного на лесной дороге. Это и был Зуй, которого Род сразу определил по голосу.
- А когда Петрок отсекал ей голову, - с трудом, как бы исповедуясь, выговаривал верзила, - я увидел вот этот крест в луже крови. Ох, - лопни моя ятрёба! - треть прожитой жизни минуло с тех пор, а помню все, как вчерашний день. Я ещё поднял крестик, разглядел хорошо, да взять не посмел.
- Верни его сыну убиенной боярыни, - велел лысый, видимо, Шишонка Вятчанин, хозяин избы. - С цепкой верни, не будь шильником[100].
Род прикрыл глаза и почувствовал, как грубые дрожащие руки надели на него крест. Не руки задиры.
- Он не сын Жилотугов, - резко заявил Зуй за столом, - Их сосунок помер. Узнано достоверно.
- Достоверно, ты вдругожды хотел его извести, - мрачно вымолвил Фёдор Дурной. - Эй, Шишонка, ставь на стол питье и естьё, - велел он хозяину, - А яшника нашего попользуй от ран и ссадин. Лежит без памяти, а на голбце ёрзает.
- Ёрзает не столько от ран, больше от погани, - предположил Зуй. - Ох, и погани ты развёл, бессемейный одинец, лопни моя ятрёба! - упрекнул он хозяина.
- Вот и я сижу, думаю, - нахмурился Фёдор Дурной. - Блошка, да мошка, да третья вошка, а упокою нет!
- Хоть бы покурил в избе можжевельником с ягодами, - вяло посоветовал Фёдор Озяблый.
Род, внутренне согласный со своими мучителями, нетерпеливо почёсывался спиной о голбец.
- Что за гости - один хай да май! - отбрёхивался лысый Шишонка.
- Ему проще себя обрить, чем в избе покурить, - не унимался задира.
Тем временем Вятчанин раздел пленника, смазал на его теле ссадины целительным зельем, привязал примочку к раненому затылку. И легче стало: не только боль унялась, клоповья погань от пахучих снадобий разбежалась.
- Не сойдёшь ли повечерять чем Бог послал, - пригласил хозяин избы.
Род, преодолевая истому в непокорных руках и ногах, слез с голбца.
- Бог тебе, балахлысту[101], не много же посылает! Ветряную рыбу да чёрствый квас, - сказал задира, зло жуя вяленую плотву и враз заливая горло кружкой питья квасного цвета.
- Жри, неясыть![102] - бросил Шишонка на стол варёные яйца так, что все они треснули от удара.
Род с холодящим любопытством, как на чудовище смотрел на убийцу своей матери. Его посадили напротив Зуя. Ледяные глаза задиры уставились на недавнего смертника.
- Надо ж такое вы лгать, будто бы ты тенёта разодрал. Да их сам Якуша Медведчиков мастерил. Мечом не разрубишь!
Зуй осуждающе перевёл взор на Фёдора Дурного. Видимо, тот сообщил, что Род надорвал тенёта.
[94] ЕЛАНЬ - обширная прогалина в лесу.
[95] ТУТ ЕМУ И СЛАВУ ЗАПОЮТ - о наступлении смерти.
[96] СТАНОВИЩЕ - постоялый двор, гостиница.