- Гюрята Рогович… юный… две капли воды, - бормотал старик. - Мой поклон тебе!.. Отмстил, отмстил гадоеду[131] за смерть батюшки с матушкой. Хоть единому, да отмстил!
- Судьба всем отмстит, - тихо обронил Род.
Гудец поднял переладец, спрятал под пестрядинную рубаху в синюю полоску и поднялся.
- Я-то Зуя знал, - отвечал он Невзору. - И не Зуй это вовсе, а Степанко Собака, беглый Кучкин кощей. Свидетель всегда татя узнает, а тать свидетеля - нет.
- Пошёл вон, сука-рыба![132] - Атаман проводил испепеляющим взглядом спину гудца, потом исподлобья взглянул на пленника. - К Букалу не отпущу. Крещёному у волхва не место. С нами останешься. Не обманешь?
Род с высоты своего роста рассматривал маленького ватажника.
- Воли моей нет, и обмана не будет, - вымолвил он, содрогаясь, потому что увидел, как распадается это невзрачное тело на кровавые куски под неистовыми мечами… И изба та же, и время то же, предзакатное. А многих, стоящих около, уже нет. Не близко это, не скоро…
- Освободите новому броднику место за столом, - приказал Невзор. - Отдыхай, веселись, Найден! Так отныне мы будем именовать тебя. Найден! Любо ли это порекло, братья?
За столом новоиспечённый бродник оказался между Фёдором Дурным и Якушей Медведчиковым.
- А где Фёдор Озяблый? - поинтересовался Род.
- Озяблого нету в малой дружине, - пояснил бородач. - Он мой присталой[133]. У многих из атаманова окружения есть свои присталые, с кем на охоту ходим. Вот у Якуши - Васька Лухман.
- Отчего ты так побелел, когда я натягивал лук? - задал ещё один вопрос Род.
- Оттого что никто из нас не может натянуть лук Якуши, - ответствовал бородач. - Коварное было дано тебе испытание. Не выдержишь - и к ядрёной матице.
- Куда-куда? - не понял Род.
- На матицу о двух вереях, где тебя в ежа превратят.
Юноша так ничего и не понял. Он стал наблюдать за Невзором. По левую руку атамана сидели отборные молодцы - Жядько, Клочко. А по правую - единственная женщина за столом в лёгком открытом летнике, из коего просились на волю тугие круглые груди. Она большерото смеялась, запрокидывая белую гриву волос, узкое длинное лицо с низким лбом и стальными глазами.
- Не стреляй очами в Ольду-варяжку, - остерёг Дурной, - Она - атаманова чага[134], а он ревнив.
Род смущённо поторопился перевести взгляд на другой край стола. Там возвышалась могучая глыба мышц под тесной полотняной рубахой и водружённая на этой глыбе дремучая голова, воловьи глаза с клубнем носа виднелись из темных зарослей.
- Кто это? - вырвалось у изумлённого юноши.
Сосед Якуша Медведчиков не по-великаньи тоненько захихикал.
- Это наш второй богатырь Могута. Допрежь моего явления в Азгут-городке самый сильный здесь человек. А теперь мне и с тобою придётся испытать плеч. Ишь как мой лук натянул!
Род несогласно помотал головой.
- Не отвертишься, - пропищал Якуша. - Поелику Невзор тебя за стол посадил, стало быть, принял в малую дружину без испытания, чего у нас не водилось. А двум равным силачам за этим столом места нет. Завтра отведаешь моего плеча.
- Не будь съедугой, - окоротил Якушу Фёдор Дурной. - Вон шествует испытание нашему новику, - он указал на пробирающегося прямо к атаманову месту седовласого старика в длинном емурлаке чёрного сукна.
Старик уселся между Невзором и двумя его молодцами, безропотно потеснившимися.
- Страх человек, - прошептал Дурной в самое ухо юноше. - Валаам Веоров, бывший волхв, крещёный, а не бросивший волхвования. Каждого насквозь видит.
Атаман коротко переговорил с пришедшим. Старик подёргал белым клинышком бороды и ввалившимися щеками, потом устремил взгляд запалых глаз в сторону новоиспечённого бродника Найдена.
- Ти-ша! - привычно рявкнул Жядько.
В воцарившемся безмолвии глухо прозвучал голос волхва:
- Встань, выученик Букала.
Когда Род поднялся и все взоры устремились к нему, Валаам продолжил:
- Небось! Я тебе загадаю мою загадку, Слушай! Стоит рассоха, на рассохе бебень[135], на бебене махало, на махале зевало, на зевале чихало, на чихале мочало, на мочале остров, в острову звери… Ну?
Род неожиданно рассмеялся на всю хоромину.
- А я ведь узнал тебя, хананыга[136] Конон, нынешний Валаам. Мельком видел, а узнал. За столом новгородского волхва Богомила Соловья ты вот так же любил посиживать. А загадку его украл. Не твоя она, Богомилова.
Старик вскочил, потрясая кулаками над головой, Невзор его усадил:
- Остынь. Пусть твой обличитель отгадку скажет. Даже мне она не по уму. Потом наше будет слово.
Сызнова все воззрились на этого удивительного Найдена.
- Отгадка проста, - пожал он плечами. - Это халява[137], коли у него в острову - звери.
Избу огласил общий хохот. Громче всех хохотал Невзор, падая головой на плечо своей чаги. А Ольда-варяжка, единственная женщина на пиру, была мрачна, как и Валаам Веоров. Должно быть, из-за плохого знания языка она не разобралась в загадке с отгадкой.
Когда веселье улеглось, бывший волхв произнёс, не спуская с Рода глаз:
- Нынче ночью сдохнешь от коркоты[138].
Их взгляды встретились, и пестун Букала не увидел в запалых глазах старика ничего, кроме пустой злобы. Понял: перед ним лжеволхв.
- Твоя смерть пораньше, - приговорил Род и сел, хотя не был уверен в собственном приговоре. Слишком странное видение ему примерещилось: же, подвешенный вниз головой, а голова-то Валаамова, мёртвая.
Старик вновь взъерепенился, взметнул седые космы и сухие кулаки, да атаман его опять посадил и заговорщически чем-то успокоил.
Пир продолжался. Блюдники, двигаясь вдоль стола, вытянувшегося буквой твёрдо[139], уставляли его новыми яствами.
- Отведай окрошки севрюжьей, свежей, присола стерляжьего, сига бочешного, - настаивал Фёдор Дурной, потчуя Рода, утерявшего аппетит из-за лжеволхва.
- Завтра отведаешь моего плеча, - допекал его с другого боку Якуша.
Застолье достигало страшных высот: рты изрыгали витиеватую ругань, глаза наливались кровью, ручищи сжимались в пудовые кулаки, затягивались и обрывались дикие песни. Невзор на своём конце стола понуждал Ольду-варяжку то пить, то петь, бедная чага то смеялась, то плакала. Валаам, не участник веселья, занимался каким-то своим, одному ему ведомым действом.
- А мне жаль Филимона-гудца, - прослезился Фёдор Дурной. - Не сойдёт ему с рук сегодняшнее свидетельство против Зуя. Слишком любил атаман задиру. И ты, Род, день и ночь будь на стрёме. Поберегись! Лучше было Шишонку выдать, а тебя жаль. Мой погрех!
Род, к своему позднему сожаленью, не вник в доверительное бормотанье соседа, зорко наблюдая за лжеволхвом. Тот неприметно что-то извлёк из тайных недр своего емурлака. Вот держит в щепоти, растирает пальцами… Вот поднял щепоть, будто припудривая и без того седые усы.
- Я его бякнул, ажно он яхнул![140] - бахвалился сидящий напротив Рода жилистый человек с наметившейся плешиной. - И пал он, сердешный, яко елень, уязвлённый стрелою в ятра.
- Ты шаняманя[141] не дерёшься! - поддержали его.
И вдруг отрезвляюще понеслось за столом:
- Поведённая чаша! Поведённая чаша!
Блюдник поставил перед Невзором большую чашу и наполнил её вином.
- Что такое поведённая чаша? - невесть почему насторожился Род.
- Наша братская чаша, - важно сказал Дурной. - Чаша единения атамана с малой дружиной. Сперва пьёт Невзор, а потом мы все.
Род наблюдал, как в воцарившейся тишине Невзор отпил свою долю. Чаша перешла к Ольде-варяжке. Потом отпили Невзоровы отроки Жядько и Клочко. Все это время Валаам сидел не дрогнув усами, как идол. Вот он принял поведённую чашу, поднёс правой рукой к неподвижной бороде и губам, коротко отпил, а левая рука в миг питья подёргивала усы, словно стряхивая с них что-то.
[131] ГАДОЕД - поедатель гадов (ругательство).
[132] СУКА-РЫБА - колючая рыба (здесь - ругательство).
[133] ПРИСТАЛОЙ - приставший к кому-нибудь, прилепившийся.
[134] ЧАГА - пленница, превращенная в наложницу, жену.