— Вот теперь ты поняла, — улыбнулась она.
— Да, — кивнула я.
— В таком случае я больше не буду томить тебя, — сказала она. — Всегда нужно окончание, хотя оно никогда не бывает так восхитительно, как приближение к нему.
Затем она спросила, видела ли я когда-нибудь некую часть моего тела, ту, которая обычно скрывается.
— Конечно нет! — удивленно отвечала я.
В своей деревне я делила комнату с родителями. В хаммаме я всегда была окружена другими женщинами. Единственное уединенное место, которое мне выпадало, — это уборная, но там было слишком темно и зловонно, чтобы задерживаться.
— Все же ты должна понимать, что я имею в виду.
Несмотря на мой ответ, я, конечно же, понимала. По крайней мере, могла ощупать.
— Прежде чем твой муж взойдет слишком высоко на вершину блаженства, прими эту позу и впусти его, как только он окажется сверху. Ты сможешь попробовать позу «Лягушка», «Ножницы», «Индийская» и «Гвоздь в туфле».
Дабы увериться, что я ее поняла, она показала их на пальцах. Я начала обдумывать, как это будет с Ферейдуном и смогу ли я настроить себя так, чтобы он решил, что они заданы им самим.
— Я могу сделать то, что ты предлагаешь, — проговорила я. — Но я никогда не думала, что моему мужу есть дело до моего наслаждения.
— Возможно, и нет, — согласилась она. — Однако вообрази, каково тебе будет, если, проведя очередную ночь с тобой, он не сможет взойти к вершине.
Мучительно было не суметь обрадовать его. Я была словно ватная кукла, которая не может двинуться, пока ребенок не начнет ею играть, двигая ее руками и ногами. Неудивительно, что Ферейдуну стало скучно.
— Низко склоняюсь перед твоим знанием, — сказала я заклинательнице.
Она улыбнулась.
— Станешь старой, как я, будешь знать столько же, а может, и больше, — ответила она.
Я заплатила заклинательнице деньгами, данными мне матушкой из платы за сигэ, потому что она сделала для меня все, что могла. Только добравшись домой, я поняла, что никакого заклинания для того, чтобы Ферейдун захотел меня, я не получила, а скорее получила совет, как сделать так, чтобы он не захотел никого другого. Это казалось мне очень странным, пока я не поняла, что должна открыть способ приворожить его сама.
В тот вечер я едва слышала матушку, Гостахама или Гордийе. Встречаясь с ними глазами, я словно видела в них жалость, а их молчание лишь подтверждало, что от Ферейдуна нет вестей. Матушка не говорила ничего, но перед сном она ласково подоткнула мое одеяло и рассказала мне одну из моих любимых сказок — о Бахраме и его рабыне Фетнех. Я любила эту историю, потому что Фетнех мудрыми уловками победила Бахрама, показав ему его слабость. Как мне хотелось быть такой же с Ферейдуном.
Я уснула и видела сон, что мы возвращаемся в наш старый дом, в нашу деревню. Мы открываем дверь, а вся комната полна снега. Нам с матушкой остается лишь зарываться в него. Мы стараемся выложить нору лохмотьями одежды и коврами, но холод безжалостен. Белизна снега слепит мне глаза, ледяная сырость вползает в тело. Я ощущаю, что меня заживо хоронят в белом саване. Дрожа, я проснулась, и пот остывал на моем лбу и груди.
Лежа во тьме, я думала, что нас ждет. Как долго Гостахам и Гордийе будут содержать нас, если мы не получим от Ферейдуна еще денег? Нам снова придется голодать; придется полагаться на щедрость других, которая иногда скрывает греховные желания. Даже понимая это, я все равно хотела остаться в городе. Мне нравилось, как полнеет мое тело в столице, становится женственным и округлым, потому что мы сытно ели каждый день. Мне нравилось то, чему я училась у Гостахама, который помогал мне теперь изображать львов, драконов, райских птиц и других выдуманных животных, которых я видела на охотничьем ковре шаха.
Но более этого мой ум был переполнен мыслями, как завоевать Ферейдуна, если у меня будет еще один случай. Будь я павлином, какого я недавно пыталась нарисовать, я проводила бы своими шелковистыми, переливчатыми перьями по его спине. Будь я лисой, закрывала бы ему хвостом глаза и вылизывала его своим тонким языком. В его глазах не осталось бы ни капли скуки!
На следующее утро я проснулась от голоса уличного торговца, гнусаво расхваливавшего свою ячменную похлебку, и побежала спросить кухарку, что мне сегодня делать. Когда мы разговаривали, я услышала стук в калитку женской половины. Шамси пришла за мной и отвела меня к Гостахаму и Гордийе, потому что мне наконец пришло письмо.
— Что там сказано? — выпалила я, забыв поздороваться; я боялась, что письмо подтверждает конец моего союза.
— И тебе доброе утро, — ответил Гостахам, напоминая мне о хороших манерах, и я тут же ответила на его приветствие.
Гостахам разломил восковую печать на письме, где стояла безошибочно узнаваемая подпись Ферейдуна. Я следила, как его глаза движутся по строкам, и с трудом подавляла желание выхватить его и попытаться прочесть самой.
— Ну? — спросила Гордийе.
Гостахам продолжал читать.
— Не может он забыть о куче цветистых выражений и сразу переходить к сути, — сказал он, изучая написанное. — А, вот наконец. Ферейдун требует ее сегодня вечером. Хвала Аллаху!
Я онемела от облегчения.
Гордийе улыбнулась.
— Такое везение — это знак благоволения небес, — сказала она.
Я не хотела снова совершить ту же ошибку и прийти такой же вымотанной, как в прошлый раз.
— Мне нужно время подготовить себя для него, — попросила я.
Казалось, Гордийе понимает.
— Ты свободна от всех дел, — ответила она. — Я скажу Шамси поработать сегодня вместо тебя на кухне.
Ее щедрость изумила меня, пока я не вспомнила, что у нее свои причины желать нашего соединения. Время от времени она спрашивала меня, не упоминал ли Ферейдун, что хочет новых ковров, и предлагала, чтоб я подсказала ему заказать их у нас. Я никогда не пыталась.
Матушку я попросила оставить меня одну на все утро, и она отправилась собирать травы для своих лекарств. Запершись в нашей маленькой комнатке, я окрасила хной ступни и ладони, а потом решила удивить Ферейдуна, сделав рисунок там, где его увидит только он. Это заняло несколько часов, и я должна была сидеть неподвижно, пока высыхала паста, что было трудно из-за моего возбуждения. Пришлось также слегка накрыться: я боялась, что матушка может вернуться и обнаружить мой дерзостный поступок.
Ближе к вечеру я отправилась к дому Ферейдуна — как могло оказаться, в последний раз. Наш контракт истекал на следующий день, и я не знала, собирается ли он насладиться мною последний раз или у него есть на меня другие планы. Само собой, мне также пришлось потрудиться, чтобы скрыть то, что я сделала, от зорких глаз Хайеде и Азиз. Когда они приветствовали меня, то выглядели даже более равнодушными, чем обычно. Я начала раздеваться, и они даже не остановили меня, что наполнило меня тревогой: они не верят, что я вернусь. Прежде чем спуститься в бассейн, я спросила:
— Вы будете осматривать меня, нет ли случайных волосков?
Хайеде притворилась, что осматривает, но продолжала говорить с Азиз.
— Все равно, — рассказывала она ей, — свадьба займет неделю в доме отца жениха, он выращивает фисташки…
Она рассеянно терла мою спину мыльной тканью, описывая, как будет наряжена ее дочь. Без их помощи я легла в бассейн.
После того как они меня одели, я прошла в спальный покой, который столько раз делила с Ферейдуном, и уселась в обычном месте, но не могла оставаться неподвижной. Встав, я прошла в примыкающую комнату, где мы ели. Что именно мне делать? Я подошла к висевшим на стене шелковым коврикам, где изображены были две птицы, распевающие на дереве. Узлы были такие плотные, что поверхность казалась более гладкой, чем кожа. Внезапный порыв заставил меня снять один из них. Я унесла его в спальню и разостлала неподалеку от постели. Затем вернулась в большой покой и стала ждать.
Когда Ферейдун появился, он был сумрачен. Не успев войти, рявкнул на слуг, чтобы несли вино и кальян. Через мгновение он заметил коврик, снятый со стены, отчего рядом со вторым зияло пустое место.