Матушка повернулась ко мне:
— А чего желаешь ты, дочь моя? Ведь Нахид именно твоя ближайшая подруга.
Прежде чем я успела что-то сказать, вмешалась Гордийе:
— Помня о том, кто такой Ферейдун, я ничего не предпринимала бы, не обдумав это тщательно, — сказала она.
Мне показалось, что она и вправду очень осторожна и помнит, как тороплива я бываю.
— Не знаю, что и делать, — честно сказала я.
— А что бы ты посоветовала? — спросила матушка у Гордийе.
— Раз уж ты получила контракт, выполняй его условия, — ответила та. — Тогда ты сможешь закончить его без малейшего риска или пересмотреть, если он его возобновит.
— Но что, если семья Нахид узнает правду? Разве они не станут презирать нас? — спросила я.
— С чего это им узнавать, — быстро ответила Гордийе. — Ни один мужчина никогда не помянет такую связь при своих родичах по жене или девице-невесте.
Матушка обернулась ко мне:
— Ну так что?
Не соображая ничего, я принялась разглаживать ковер кончиками пальцев. Он был таким же шелковистым, как тот, что я сняла со стены у Ферейдуна, и мне вспомнилось, как скользила по нему моя спина, а тело Ферейдуна выгибалось над моим. Щеки мои вспыхнули. Теперь, когда мое чрево раскрылось навстречу ласкам Ферейдуна, мне хотелось возвращаться в те места радости как можно чаще. Хотя я любила Нахид, Гордийе была права: у нее было все, у меня — ничего, кроме нескольких месяцев с Ферейдуном.
— Сделаю, как ты скажешь, — ответила я Гордийе.
Она казалась очень довольной, наверное, потому, что все еще рассчитывала на заказ от Ферейдуна или его семьи.
— Ты мудра не по годам, — похвалила она.
Матушка, похоже, тоже была довольна, зная, что по крайней мере несколько месяцев мы сможем не беспокоиться о нашем содержании.
Нет ничего печальнее невесты, горюющей в день свадьбы. Видеть девушку, рожденную в одном из лучших семейств Исфахана, выращенную бережнее, чем лилия, и такую же прекрасную, видеть ее с покрасневшими глазами в свадебном платье, алом с золотом, слышать, как добросердечные гости называют это следствием простуды, — это было слишком. Я была благодарна судьбе, что не являюсь членом семьи Нахид, потому что иначе мне пришлось бы участвовать в акд, свадебной церемонии, где присутствовали только родные жениха и невесты, а проводил ее мулла. Тем вечером он трижды спрашивал ее, согласна ли она выйти замуж за Ферейдуна, и она отвечала: «Да». Она и Ферейдун подписали пожизненный контракт, после которого мужчина и женщина возвращаются к ожидающим их.
Матушка, я и Гордийе должны были появиться вечером на угощении для женщин, потому что здесь отказов быть не могло. Его накрыли в Большой комнате дома Нахид, освещенной нежно-зеленоватыми масляными лампами и украшенной огромными букетами цветов. Когда мы вошли, слуги подносили холодные фруктовые напитки, горячий чай и подносы со сластями. Нахид сидела одна на диване, инкрустированном жемчугом. Гостьи вливались потоком, оставляя уличные одежды, чтобы поздравить ее и показать свои пышные наряды. Я надела тот чудесный лиловый халат, который подарила мне Нахид, с отделанными мехом манжетами, и оранжевое платье.
— Как тебе все это идет! — сказала она, после того как мы обменялись поцелуями.
— Нахид-джоон, ты выглядишь прекраснее, чем когда-либо, — сказала я.
И это было правдой. Волосы ее, убранные жемчугом, глаза еще зеленее, чем всегда, на фоне алого шелкового платья, расшитого золотой нитью. Она была так прекрасна, что я не могла смотреть на нее слишком долго и отвернулась.
— Не горюй так из-за меня, — прошептала она. — Я этого не перенесу.
— Все это время я верила в твое счастье! — ответила я. С Искандаром, подумалось мне, а не с Ферейдуном.
— Ты единственная подлинная услада моей жизни, — сказала Нахид. — Я буду вечно благодарна тебе, что ты хранила мою тайну. — Она отвернулась, чтобы другие не увидели, как по ее щекам струятся слезы. Гостьи все прибывали, и мне пришлось уступить место тем, кто хотел поздравить ее. Мать Нахид, Людмила, на минуту присоединилась к нам.
— Поздравления вам и вашей семье, — сказала моя матушка. — Пусть ваша дочь обретет вечное благословение.
— Ну разве не чудесно? — сказала Людмила, и ее зеленые, в точности как у дочери, глаза засияли счастьем. — Такой пары я и хотела для нее. Какое облегчение, что этот день настал.
Мне пришлось изо всех сил напрячься, чтобы мое лицо оставалось таким же счастливым.
— Надеюсь всеми родниками сердца моего, что пара будет счастлива, — сказала я, но голос мой был тусклым.
Никогда я не чувствовала себя предательницей больше, чем в этот миг. Людмила взглянула на меня, словно ощутив что-то не то, но тут ее позвала подруга, и она отошла.
Слуги засуетились, настилая достарханы поверх ковров, чтобы расставить блюда. Тут же появились подносы с целиком зажаренными ягнятами, запеченными голубями, дичью, включая онагров и зайцев, овощное жаркое и дымящиеся блюда с рисом. Мы с матушкой заняли две подушки и поели вдвоем. Задняя часть ягненка была мягкой, как масло. Матушка выбрала косточку с мясом, кусок хлеба и заставила меня съесть.
— Прямо тает, — сказала она.
Я положила еду в рот, не ощущая вкуса. Болтовня женщин становилась все громче и терзала мой слух. Мне уже хотелось уйти домой и заняться чем-то успокаивающим, например ткать ковер. Вспомнилось мое собственное замужество — без всяких церемоний, с одним лишь звяканьем серебра.
Когда еду убрали, две музыкантши начали играть на барабанчиках и кяманче, петь игривые песни о браке. Женщины вставали и начинали танцевать, вторя припеву. Нахид пришлось петь с ними и улыбаться, хотя ее сердце было словно в могиле.
— Глядите на счастливую невесту! — кричали гостьи. — Да будет ваше грядущее таким же радостным, как нынче! Вечер продолжался, и стихи становились все более пряными. Несколько женщин запели песенку о том, как подобрать к замочку правильный ключик. Лицо Нахид стало пепельным, хотя ее уверяли, что она будет наслаждаться так же, как и они. Я надеялась, что не будет, потому что ее муж на самом деле мой; и в то же время надеялась, что будет, — потому что она моя подруга…
Праздник длился за полночь, хотя город вокруг уже давно спал. Я изнемогала, мечтая о постели. Но это был не конец. Перед рассветом слуги внесли кебаб из ягнятины, печени и почек, свежие горячие лепешки и простоквашу с мятой. Возбуждение снова усилилось, ведь мы знали, что вот-вот появится Ферейдун. Людмила и служанки укутали Нахид в расшитый золотом белый чадор, прикрыв лицо пичехом, чтобы ее не разглядывали на улице.
Дверной молоток мужской половины прогремел на весь дом, и Ферейдун ворвался во внутренний двор, облаченный в лиловый бархатный халат и небесно-голубую рубаху. Женщины устроили целое представление, прячась в свои одежды, но на самом деле не слишком заботились о скромности, потому что ради свадьбы законы смягчались.
Все, кроме меня и матушки, выкрикивали благословения Ферейдуну:
— Да будет твой брак плодоносным!
— Пусть прибывает твое богатство!
— Сыновья твои да будут в тебя!
Ферейдун оборачивался к женщинам, ухмыляясь и наслаждаясь их благими пожеланиями. Хотя он разглядел меня, но не подал виду. Судорога ревности свела мое тело, когда он взял Нахид за руку и повел ее через дом к воротам, а все хлынули следом на молчащую улицу. Пара арабских коней, серых в яблоках, ожидала ее. Ферейдун приподнял ее за поясницу, чтобы она могла вставить ногу в стремя и сесть на кобылу. А сам вскочил на жеребца и сверкнул торжествующей улыбкой.
Я воображала, как он поднимет пичех Нахид, взглянет в ее прекрасное лицо; я пыталась растоптать мысли о том, что будет, когда они останутся одни. Я думала, восхитится ли он ее удлиненным стройным телом, таким не похожим на мое, и подойдут ли они друг другу так, как подошли мы с ним. Когда они стали отъезжать, женщины заголосили благословения новобрачным мужу и жене. Все побежали за конями, которые от волнения забросали дорогу темными дымящимися яблоками. Крики женщин стали такими пронзительными, что мне захотелось заткнуть уши. От страха, что упаду на мостовую, я уцепилась за руку матушки. Затем кони набрали ход и наконец исчезли из виду, а мы смогли пойти домой.