«Но я же замужняя женщина» — протестовала Азаде, прикрывая волосы и тело плащом и от души желая быть такой же неприметной, как ее подруга Лале.
Азаде вывернулась из жадных рук капитана и взмолилась Избавителю. К ее изумлению, небеса потемнели и свирепый ветер взбил воду. Волны стали огромными, как дома, и самые храбрые моряки принялись молиться вместе с нею. Внезапно раздался ужасный и оглушительный треск, судно разломилось надвое и вышвырнуло свой груз в бушующее море. В волнах Азаде почувствовала, как ее щеку зацепил обломок кормы. Она вскарабкалась на него, и платье вилось за ней в воде. Много часов она плыла в одиночестве, и хотя знала, что может погибнуть от голода и жажды, но удивлялась, как спокойна была, — и небо, волны и птицы словно не ведали о ее присутствии.
Минули сутки, когда Азаде различила тоненькую полоску земли. Она погребла к берегу и наконец упала на песок; все у нее болело от усталости. Щека ее распухла, как арбуз, пораненная тем же обломком, что спас ее. Правый глаз почти не открывался.
Невдалеке она заметила тело одного из матросов, который захлебнулся. Азаде подползла к нему и проверила, дышит ли он, чтобы увериться в его смерти. Затем она сбросила свою набухшую одежду и надела его, заскорузлую от соли. В кармане нашелся нож. Она вынула его из ножен, осмотрела острое лезвие, и ей пришла мысль, как отделаться от своей беды.
Она всегда знала, чего хотела: решения давались ей легко. Сейчас, когда к ней пришло это, она медлила под грузом сомнений. Как сделать то, что мерещилось ее воображению? До рассвета она просидела, сжимая нож, пока крики рыбаков, готовившихся спустить свои лодки, не разбудили ее. И тут Азаде, слишком слабая, чтобы вынести еще что-то, решилась.
Подняв прядь своих волос, она полоснула по ним острым лезвием, как можно ближе к коже. Потом отрезала еще прядь и еще одну. Клубки рыжих волос падали, взлетали и порхали вокруг нее, улетая в море, словно дивные существа, возвращавшиеся в глубины. Когда она закончила, впервые в жизни голова Азаде ощутила ночной ветер, и она задрожала от удовольствия, будто испытав ласку. Она надела матросскую шапку, отползла от мертвого тела и уснула, словно сама умерла.
Поздно утром несколько рыбаков наткнулись на нее и несколько слитков серебра, которые были частью корабельного груза. Зная, что такие сокровища принадлежат шаху, они отвезли Азаде в его дворец, чтобы рассказать о случившемся.
Для Азаде, чье тело было покрыто солью и измучено, шах выглядел таким чистым, словно был омыт светом. На нем был алый шелковый халат, а лицо озарял тюрбан, расшитый розами и сверкавший рубинами.
«Твое имя?» — потребовал шах.
«Я Амир, сын капитана», — отвечала Азаде самым своим хриплым голосом.
«Каким прекрасным юношей ты был до этой трагедии! — воскликнул шах. — Твое лицо исцарапано и изранено, хотя Бог в милосердии своем сохранил тебе жизнь!»
Азаде чуть не улыбнулась, все ее тело облегченно затрепетало от сознания собственного уродства. Овладев собой, она сказала: «Весь груз моего отца выбросило на твои берега, но отец мой, увы, погиб. Я предлагаю тебе весь его товар в обмен на одну вещь».
«Разрешаю тебе изложить просьбу», — отвечал шах.
«Ныне я отрекаюсь от странствий и дел, — сказала она. — Построй мне лишь каменную башню у моря, куда никто не сможет войти, и там я буду поклоняться Повелителю Верующих до конца моих дней».
«Дарую ее тебе», — сказал шах, и отпустил «Амира», не разглядывая более.
«Амир» пошла на городскую площадь. Несколько горожан выразили сочувствие ее горю и предложили припарки для лица. Позже владелец харчевни дал ей ночлег в комнате с другими мужчинами. Они немного пошутили с ней, попытавшись облегчить ее печаль, и глаза их скользили по ее лицу с тем же интересом, с каким они смотрели бы на мула. Когда «Амир» натянула на себя одеяло, то ощутила, что может спать спокойно впервые с того дня, когда ее оставили в пустыне. В ту ночь ей снилась ее каменная башня, где «Амир» будет жить свободным и забытым, не слыша более распаленных признаний в любви, а только умиротворяющий шум моря.
«Амир» поклонялся в этой башне Богу, а слава его как человека истового разошлась по всей стране. Такова была его слава, что, когда шах заболел, он призвал «Амира» стать его преемником, ибо не знал более никого столь же чистого. Но вместо того чтобы принять предложение, «Амир» открылся шаху, что он женщина. Пораженный таким примером смирения, шах повелел Азаде выбрать среди мужчин того, кто сможет быть достойным правителем.
К тому времени Азаде стала известна и как целительница. Каждый день пилигримы сходились к каменной башне испросить благословения и дара здоровья. Среди них оказался и деверь Азаде. Когда ее муж вернулся из паломничества, он увидел, что конечности брата парализованы, и предложил отвезти его к каменной башне в поисках исцеления.
Другим просителем был слуга бедуина. Он загадочным образом ослеп, и бедуин пообещал сопроводить его к святому из башни. Четверо встретились по пути и решили путешествовать вместе.
Само собой, Азаде узнала их, как только они приблизились, но ее в мужской одежде им было не узнать. Когда мужчины попросили о помощи в излечении их недугов, она потребовала, чтобы сперва они покаялись в грехах. «Откройте все, что есть скрытого в ваших сердцах, — сказала она им, — ибо только тогда будете исцелены. Если оставите что-то скрытым, без сомнения, останетесь больными».
Брат ее мужа, багровея от стыда, признался, как вожделел к женщине, ложно обвинил ее в неверности и оставил на смерть. Слуга признался, как он тоже пожелал женщину и разбил голову младенцу, когда она не уступила. Лишь только была произнесена правда, Азаде вознесла молитву Господу, освободившему больных от недугов. Теперь ее деверь мог ходить, а слуга — видеть. Каждый взмолился о прощении за свои подлости, и Азаде даровала им прощение.
Затем она открылась своему супругу, и любовь, в которой другим так долго отказывали, излилась на него потоком. Азаде назначила своего мужа шахом, а бедуина — его визирем, и справедливость навеки воцарилась в этой земле.
Мальчики и Давуд уснули. Малеке поблагодарила матушку за рассказ и свернулась подле мужа. Остались бодрствовать лишь мы с матушкой.
— Какая сказка! — вздохнула я. — У Азаде сердце было, наверное, как у всеблагой Фатеме, если прощало всех, кто сделал ей столько дурного.
— Так будет правильно, — нежно сказала матушка, глядя мне в глаза.
Я глянула в ответ и, когда увидела, сколько в них любви, неожиданно поняла, что она хотела сказать. Она простила меня, причинившую ей столько боли. Мы тихо посидели вдвоем, и впервые за то время, что прошло после ухода из дома Гостахама и Гордийе, я чувствовала мир в сердце.
Мы с матушкой придвинулись ближе друг к другу, сидя бок о бок, так что могли говорить, не будя других. Когда «корей» погас, мы поставили рядом светильник и накрылись одеялом. Ветер завывал снаружи, снег превратился в леденящий дождь. Капля расплылась темным пятном на моем синем хлопковом халате, и я подвинулась в сторону от протечки. Несмотря на холод, мы не спали и разговаривали обо всем, что пережили в последние годы: о злой комете, о безвременной смерти отца, о странном доме Гостахама, о чуде, которым был Исфахан. Поначалу говорила только матушка, но вскоре я тоже стала вспоминать. Слова лились из меня, и чувствовалось, будто я оказалась в некоем святом храме, шепча святому на ухо правду моего сердца.
Матушка внимательно слушала, так же как я когда-то слушала ее сказки. Иногда то, что я говорила, изумляло ее, но взгляд ее оставался нежным, и я словно вырастала перед нею из девочки в женщину. Когда снаружи запели петухи, возвещая рассвет, договорила и я.