Мужчины внесли отца в дом и положили на подстилку. Кожа его была желтой, от уголка губ тянулась полоска слюны. Матушка поднесла пальцы к его ноздрям.
— Слава Аллаху, он еще дышит, — сказала она.
— Наги, работавший вместе с отцом в поле, прятал глаза, рассказывая, что случилось.
— Он выглядел усталым, но до обеда чувствовал себя хорошо, — рассказывал он. — Потом вдруг схватился за голову и, задыхаясь, упал. С тех пор не шевелился.
— Да защитит Аллах вашего мужа! — произнес мужчина, которого я не узнала.
Сделав все, чтобы устроить отца поудобней, мужчины ушли, бормоча молитвы о выздоровлении.
Матушка с изрезанным горестными морщинами лицом снимала с отца матерчатые туфли, поправляла рубаху, подкладывала подушку под голову. Она щупала его руки и голову; лоб был теплый, но матушка попросила меня принести одеяла и накрыть его, чтобы сохранить тепло.
Вести об отце разнеслись быстро, и вскоре друзья начали приходить к нам, чтобы помочь. Кольсум принесла воды, которую она набрала из источника возле священного храма, известного своей целительной силой. Ибрагим уселся во дворе и начал читать Коран. Голи пришла с маленьким сыном, спящим у нее на руках, и принесла нам горячий хлеб и тушеную чечевицу. Я поила приходящих чаем, чтобы они не мерзли. Стоя возле отца на коленях, молилась о движении век, даже о гримасе — о любом знаке того, что жизнь все еще теплится в нем.
Как только наступила ночь, пришел Рабийи, лекарь нашей деревни, с сумками трав, свисавшими с плеч. Он сложил их около двери и опустился на колени перед отцом, чтобы осмотреть его при свете масляной лампы, и сощурился, вглядываясь в лицо отца. Огонек едва трепетал.
— Мне нужно больше света, — сказал Рабийи.
Я одолжила у соседей две лампы и поставила их рядом с подстилкой. Лекарь приподнял голову отца и осторожно размотал чалму. Голова казалась тяжелой и распухшей. При свете его лицо выглядело пепельным, густые, черные с проседью волосы тоже словно покрылись пеплом и стали жесткими. Рабийи дотронулся до запястий, потом до шеи отца, а когда не нашел то, что искал, приложил ухо к груди. В этот момент Кольсум шепотом спросила у моей матери, не хочет ли она еще чая. Лекарь взглянул на нас, попросил никого не шуметь и, послушав снова, встал. Лицо его было мрачным.
— Его сердце едва бьется, — объявил лекарь.
— Али, владыка среди людей, дай моему мужу сил! — вскричала моя матушка.
Рабийи собрал сумки, достал несколько пучков трав, объяснил Кольсум, как сварить из них отвар для укрепления сердца. Еще он пообещал, что зайдет завтра утром, чтобы проведать отца.
— Да изольет Аллах на вас свою милость! — сказал он, уходя.
Кольсум начала отрывать листья от стеблей и бросать травы в котел, наливая туда воду, которую вскипятила матушка.
Рабийи остановился во дворе, чтобы поговорить с Ибрагимом, еще сидевшим там.
— Не прекращай молитв, — предупредил он, а потом я услышала, как он шепотом добавил: — Но Аллах может забрать его уже вечером.
Во рту у меня словно возник привкус ржавчины. Отыскав матушку, я бросилась в ее объятия, мы простояли так минуту, и глаза наши были полны печали.
Отец начал хрипеть. Его рот обмяк, губы разошлись, а дыхание стало будто шелест опавших листьев, гонимых ветром. Матушка бросилась к нему от очага, ее пальцы были зелеными от трав. Склонившись над ним, она зарыдала:
— Ох, любимый мой! Ох!
Подбежала Кольсум, взглянула на отца и увела матушку к очагу, потому что сделать уже было ничего нельзя.
— Давай закончим лекарство для него, — сказала Кольсум, чьи ясные глаза и румяные, как гранат, щеки подтверждали ее силу травницы.
Когда снадобье сварили и охладили, Кольсум слила жидкость в неглубокую миску и поставила у отцовского изголовья. Матушка приподняла его голову, Кольсум аккуратно, по ложке влила лекарство ему в рот. Большая часть отвара пролилась на подстилку. Кольсум снова попыталась дать отцу лекарство, но он подавился, закашлялся и на мгновение, казалось, перестал дышать.
Кольсум, которая всегда была очень спокойна, дрожащими руками поставила чашку и взглянула матери в глаза.
— Мы должны подождать, когда он придет в себя, чтобы опять попробовать дать ему лекарство, — сказала она.
Платок матушки съехал, но она не замечала этого.
— Ему нужно лекарство, — тихо сказала она, но Кольсум ответила, что дыхание ему нужно больше.
Ибрагим начал сипнуть, и Кольсум попросила меня поухаживать за ним. Я налила горячего чая, положила фиников и отнесла ему во двор. Ибрагим поблагодарил меня одними глазами, не переставая читать, будто от его слов зависела жизнь моего отца.