— Назад! — громко раздалось у меня над ухом.
Я узнал голос Остаха. За шумом схватки я и не расслышал, как он подошел. Это и неудивительно — в голове до сих пор звенело от пропущенного удара, а ухо горело. Хорошо приложился мелкий рыжий паскудник!
— Я тебя велю выпороть на конюшне, козопас! — крикнул старший из братьев, прижимая руку к лицу. Под левым глазом у него наливался красным будущий фингал, грозящий вскоре расцвести ярким цветом. Знай наших!
— Ты как был дураком, так и остался, Гвинд! — раздался вдруг девичий голос. Моя собеседница торжествовала. — Перед тобой, дубина, — гость моего отца, Олтер, сын Рокона, наследник дана Дорчариан!
Я повернулся и увидел девчонку, которая показалась из своего потайного убежища. Ее обвиняющий указательный палец уставился на братьев. Я прижал руки к груди и с признательностью ей поклонился. В ответ она с удивлением и интересом посмотрела на меня. Невдалеке стоял Остах, уперев руки в бока и покачиваясь с пятки на носок. Его внешний вид не обещал ничего доброго. Пальцем он не тыкал, но смотрел этак… со значением. Йолташ и Барат, выскочив вслед за учителем из дома, стояли на крыльце, растерянные. А что им делать? Не бросаться же в детскую драку!
Переведя взгляд с меня на противников, Остах громко сказал на дорча:
— Драка! В первый же день! Даже вещи не успели перенести! — Он повернулся, махнув рукой. — Идем в дом, наследничек!
Суровый тон меня не обманул. Я успел увидеть мелькнувшее в глазах дядьки веселье и радость, тщательно им скрываемые. Или все-таки показалось?
На душе у Хоара было тревожно. Он ехал верхом, пустив шагом умного коня рядом с поскрипывающей повозкой Хродвига, щурился на солнце и думал. Щуриться на солнце и пребывать в размышлениях — обычное дело для Хоара после Суда. После завершения тяжбы, Суда и непременного пира Хранителя со спутниками вновь ждала дорога. Так было всегда. Обычно Хродвиг с Хоаром ехали молча, думая каждый о своем, — старик в повозке, а Хоар в седле. Этой негласной традиции было много лет. Но сегодня все выходило иначе, хоть и выглядело как обычно.
Когда старик рухнул в злосчастный овраг, Хоар перепугался. Решил, что свершилось. Думал — пришел конец главе Хранителей. Вроде бы не раз и не два обсуждали, что стоит делать, если Хранитель не проснется. Обычно старик сам и заводил такие разговоры. И Хоару казалось — он был готов. Но после падения в овраг Хродвиг своими словами все переиначил. Произнесенное им все переворачивало вверх дном: прежние договоренности, прежние планы, прежние мечты.
«Сбереги мальчишку, Хоар! Горы трещат. Сбереги… Сбереги наследника… О том не думай… Об имперском не думай…»
Хорошо, что хрипел старик бессвязно. Хорошо, что его никто не расслышал. Разве что мальчишка. Но он не понял и не поймет. О том, что старик сказал после, Хоар запретил себе даже думать. Хватит с него и того, что горы трещат…
Хоар поднял глаза к небу и посмотрел вдаль. За плечами белоснежных пиков на фоне неба Дорчариан клубился черный дым. Хоар не помнил, когда это началось, но вдруг, после очередного поворота дороги, он увидел эту зловещую тучу, и на душе стало муторно. Он помнил рассказы старика про чуму и сожженный Декурион.
Все должно быть по-другому! И Хродвиг — пошли ему сил Мать Предков! — пришел в себя, и пастухи нашлись… Сейчас они с Хранителем возвращались прежней дорогой в Ойдетту, где их обязательно ждал пир. Толстяк староста все-таки вернулся на поляну и, увидев односельчан, даже принялся командовать, пока не попался под горячую руку Хранителя. Хродвиг мигом укоротил его, отправив домой за телегами для раненых. Да и те из прежде пропавших, кто не был ранен, так ослабели, что не быстро одолели бы путь домой. Так что скоро к Гремучей поляне, как успели пастухи прозвать потаенное место, поднимется караван. Как бы половина села не прибежала с родней да домочадцами — встречать кормильцев, которых и не чаяли уже увидеть живыми.
Впрочем, это Хоара не касается. Дело закончено. Суд свершился. Почти. Старик явно что-то задумал по поводу этого имперского чудака, Аскода Гворфа. Задумал, но молчит. Велел инженеру выбрать лучшее из водяных колес, снять его и уложить в арбу. Лишний день провозились, пока все сладили. Ученый вдобавок пристроил и глиняные ульи на повозку. И сам на козлы сел, потому как боялся доверить своих «драгоценных подружек» постороннему. Как будто кто-то другой в здравом уме сел бы к этим пчелам! Они же злющие!