– Что же ты хотела, шеру Джабел? – церемонно спрашивает Сипти, намеренно использовав словечко из языка их общей родины.
Джабел смотрит на него еще пару секунд, а потом наконец произносит:
– Хотела спросить, каково постоянно жить среди людей. Каково обходиться без истинного облика.
Веселье, пусть и притворное, сходит с лица Сипти, и взгляд его становится серьезнее.
– Трудно, – произносит он, и в интонации его слышится печальная искренность, – но возможно.
Джабел кивает, словно именно этого ответа и ждала. Отворачивается, смотрит на носы сапог.
– Не… – она, вынув руку из кармана, поводит ей в воздухе, подбирая подходящее слово, – не ломает?
Сипти коротко и невесело фыркает.
– Ломает. Но что тут сделаешь? Приходится терпеть. Потом… привыкаешь.
Он замолкает, тоже опустив взгляд себе под ноги, где свет фонаря на мокром асфальте рассыпался сотнями оранжевых искр. На короткое мгновение ему вспоминается прошлое: ощущение проносящейся под лапами земли, острота запахов, скорость, опьянение силой мышц при прыжке…
Сипти прикрывает глаза, возвращаясь в настоящее: две руки, две ноги, старческая дальнозоркость. Он человек. Человек.
Джабел смотрит на него с пониманием, почти с сочувствием. Он, не поворачиваясь, упирает взгляд в ночь и произносит:
– Почему ты спрашиваешь?
Она вздыхает.
– Я думаю… возможно, мне придется остаться здесь.
– Ты хочешь покинуть Сат-Нарем?! – вскидывается Сипти. В голосе его удивление, непонимание, почти гнев.
– Не хочу, – поправляет его Джабел, – но, скорее всего, придется.
Она смотрит прямо в изумрудные глаза старика, пытаясь взглядом передать то, что недоступно словам.
– Неужели отец не может защитить тебя? – недоверчиво хмурится Сипти.
– Есть вещи, над которыми даже Владыка не властен. – Джабел качает головой, снова глядя себе под ноги, и от нее расходится почти ощутимая волна горечи.
Какое-то время они молчат, каждый думая о своем.
– Какой теперь Сат-Нарем? – наконец произносит старик, пытаясь скрыть тоску по дому.
– Такой же, – Джабел практически не прячет улыбку. Ей понятен его вопрос. – Всюду туман, из которого торчат твердыни.
Он кивает: странно было бы ждать другого ответа. Но он надеялся на чудо – как и все они, как и их отцы, и отцы их отцов.
Повисает хрупкая тишина.
Джабел вздыхает и поднимает глаза к небу, следя, как быстро бегут по нему тучи, то скрывая звезды, то вновь являя их взгляду.
– Никогда не привыкну, что здесь есть луна, – наконец признаётся она. – Все смотрю на нее каждый раз и не могу насмотреться.
Сипти фыркает.
– Скажи спасибо, что не на солнце смотришь. – Он испускает короткий смешок, слишком сильно похожий на тявканье. – Я первый раз пялился на него как дурак, тоже насмотреться не мог, потом полдня ходил как слепой.
Они смеются, чувствуя какую-то схожесть, неловкое родство мыслей. Джабел набирает воздуха, чтобы попрощаться, и, словно почувствовав это, Сипти произносит:
– Как… – Он откашливается. – Как там…
В его надтреснутом старостью голосе звучит немая просьба не заставлять договаривать фразу, и Джабел идет ему навстречу, обрывая вопрос:
– Отлично. Лисы лидируют в Игре.
Сипти удовлетворенно ухмыляется, от уголков губ бежит сеточка морщин.
– Удивительно, – говорит он как будто сам себе. – Значит, все действительно было не зря…
Джабел внимательно смотрит на него, пытаясь считать эмоции, но здесь, в мире людей, рядом с тем, кто фактически перестал быть собой, это труднее, чем дома.
Сипти кивает сам себе, словно наконец приняв что-то, поставив точку. Оборачивается к Джабел.
– Почему я, детеныш? Во внешнем мире есть и другие хеску.
Пропустив покровительственное обращение мимо ушей, Джабел наклоняет голову к плечу и улыбается:
– Потому что никому в голову не придет, что мы с вами можем разговаривать, сидя среди ночи на скамейке во внешнем мире.
Сипти хмыкает, кивает, соглашаясь. Через пару минут молчания Джабел все-таки встает, чтобы уйти.
– Благодарю, шамари Сипти, – произносит она, глядя на старика с неожиданным даже для себя теплом. – Пусть годы ваши будут долгими.