— Они убьют любого, кто попадется им на глаза. Любого, кто выглядит не как они. Меня. Даже тебя.
— Но… — Джек в отчаянии скрипнул зубами. — Я все равно попытаюсь с ними договориться. Я больше не хочу быть рабом.
Ате пристально посмотрел на него.
— Тогда мы уйдем сами.
Он мотнул головой в сторону леса.
— Сами?
— Абенаки могут подумать, что нас убили. И возможно, не сразу вернутся в деревню. Выждут денек. А мы уйдем. Искать мое племя.
— А мы… отыщем его?
— Во всяком случае, попытаемся. Все равно это лучше, чем оставаться рабами.
Ате был прав, в особенности если рейнджеры и впрямь сначала стреляют, а потом слушают, что им говорят. Поэтому Джек кивнул, и они крадучись побрели обратно к сараям, которые уже занимались огнем. Крики теперь слышались слева, поэтому оба, не сговариваясь, повернули направо и тут же наткнулись на свежие трупы. Двое мужчин, одна женщина и ребенок образовали кровавую груду, возле которой лежал томагавк. Ате подобрал его и сунул Джеку. Хижины в центре деревни уже догорали. Бойня переместилась на периферию, и тут было относительно тихо. Двери церкви оказались распахнутыми, на ступенях валялись убитые прихожане.
Ате хотел свернуть на тропу, уводящую из деревни, но Джек прошипел:
— Подожди!
Несмотря на ругань молодого могавка, он вошел в церковь. Там тоже всюду валялись окровавленные тела. Джек старался на них не смотреть, с горечью озирая царящий в святилище беспорядок.
Алтарь был перевернут, серебряная Богородица исчезла, остальные реликвии, видимо, не вызвали у грабителей интереса, и они, расшвыряв их, ушли. Через минуту-другую Джек обнаружил то, что искал, и осторожно снял с шипов дубинки изрядно помятую книгу. Забросив ее в вытащенный из-под опрокинутой скамьи солдатский ранец, он присовокупил к ней несколько кукурузных початков, потом продел руки в ремни и объявил сверлящему его злобным взглядом могавку:
— Вот теперь я готов.
На тропе впереди послышались выстрелы, поэтому им пришлось свернуть в лес. К счастью, уже совсем рассвело, и они бежали по бездорожью до тех пор, пока шум резни за спиной не затих.
А потом они тоже бежали.
— Мы что, заблудились?
Яростный жест Ате был ответом на глупый вопрос. Ирокез с неослабным вниманием вглядывался в лесную чащу. Джек ничего там не видел, хотя золото и багрец уже почти ссыпались с кленов, превратившись в пышный, плотно устилающий почву ковер. Лес оголился, но подступавшие сумерки неуклонно вливали в него полумрак, понемногу густевший и скрадывающий детали. Покинув деревню Святого Франциска, они бежали большую часть дня, потом позволили себе сбавить шаг и даже решились на краткий привал, но час назад заметили с вершины холма металлический блеск мушкетных стволов и опять побежали. Теперь с вершины другого холма они еще раз озирали окрестность.
Рука могавка была по-прежнему предостерегающе вскинута. Через минуту-другую вдали послышался треск. Кто-то пробирался по лесу. Оба посмотрели в ту сторону. Из кустов на мгновение высунулась бритая, украшенная неестественно синими перьями голова.
Ате дал Джеку знак, и они молча поползли по шуршащим листьям к тропе, затем поднялись на ноги и понеслись что есть сил неизвестно куда, стремясь уйти от погони. У Джека вдруг мучительно засвербило между лопаток, словно кто-то нарисовал там мишень и теперь примеривался всадить в нее нож или пулю. Бешеное биение сердца грохотом отдавалось в ушах, однако оно не могло заглушить ликующих воплей охотников, выследивших добычу.
Ате уже оторвался от него, он уходил все дальше и дальше, и Джек не мог за это его осуждать. Он понимал, что сделают с ирокезом абенаки. В лучшем случае сразу же умертвят, в худшем (и более вероятном) предадут медленной и мучительной смерти. Джека, как белого, могут оставить в живых. Но — без кое-какой малости, весьма и весьма много значащей в жизни любого мужчины.
Тропа стала шире и превратилась в поляну, окаймленную белыми редкими стволами берез. Джек завертел головой в поисках хоть чего-нибудь, мало-мальски похожего на укрытие, но ничего подобного обнаружить не смог. И едва не упал на Ате, почему-то залегшего на краю сузившейся поляны. Недоумевая, Джек плюхнулся рядом, а Ате, задыхаясь, сделал отмашку рукой. Джек глянул туда и понял, что все для них кончено. Тропа вывела их к скалистому, облизанному ветрами обрыву, футах в сорока под которым пенилась и ярилась река.
Отдышавшись, они поднялись на ноги. К ним медленно и уже не таясь приближались четыре фигуры. Их лица имели двойную раскраску. Одна половина была голубой, вторая — коричнево-красной. На головах двоих красовались потрепанные треуголки, увешанные нитками бус. У другой пары с выбритых черепов свисали хвосты черных волос. Первым шел Сегунки, прикрепивший на лоб синее орлиное перо. Он ухмылялся, небрежно поигрывая стволом взятого на изготовку мушкета.
Шагах в двадцати от беглецов преследователи остановились. Сегунки что-то сказал, и двое его прихвостней рассмеялись, а пожилой индеец, по-видимому следопыт, присел на корточки, прислонившись щекой к поставленному кверху дулом мушкету и всем своим видом показывая, что дело им сделано и что в дальнейшее он вмешиваться не намерен. Сегунки кивнул и выдвинулся вперед.
Ате в ответ на это движение вытащил из-за пояса томагавк. Джек, помедлив, последовал его примеру. Оружие чуть подрагивало в его скользкой от пота руке, но он ничего не мог с этим поделать. Неожиданно ему вспомнилась лондонская, набитая всяческими диковинами лавка. С чего бы, спросил он недоуменно себя, потом понял с чего. Восторг, с каким он взирал там на великое множество отрубленных рук, ног и голов, теперь откровенно светился в глазах вожделенно разглядывавших его абенаки. Им, без сомнения, не терпелось превратить проштрафившихся рабов в груду дымящихся на морозце обрубков.
Сегунки положил свой мушкет на траву, его приятели сделали то же. Каждый выпростал боевую дубинку из болтавшейся сбоку петли. Ате издал вызывающий клич и потряс томагавком над головой, юнцы в ответ издевательски засмеялись. Сегунки дал команду, и вся компания отклонилась назад для броска. Все трое глядели теперь на Ате, очевидно, в него же и целясь. От одной дубинки ирокез уклонился, вторую отбил, но третья попала ему в висок, и он рухнул наземь.
Абенаки, оживленно жестикулируя, обменялись парочкой фраз, тот, кому повезло, вскинул к небу кулак, а Сегунки вытащил из-за пояса кривой длинный нож и с плотоядной ухмылкой воззрился на Джека.
Джек оглянулся на далекую темно-зеленую воду, бурно клокочущую среди валунов. Бросившись вниз, он, скорее всего, разобьется, но, возможно, такая участь все-таки предпочтительней той, что готовит ему приближающийся с ножом Сегунки. Нет, будь что будет, Абсолют должен драться. Расставив ноги и стиснув зубы, Джек приготовился с честью принять свою смерть.
Выстрел прозвучал неожиданно громко. Все подскочили словно ужаленные, не сделал этого лишь сидящий на корточках следопыт. Он пошатнулся, уронив свой мушкет, руки его потянулись к груди, но не смогли унять кровь, моментально окрасившую рубаху. Миг — и он завалился на бок, голова его раз-другой дернулась и застыла.
Все смотрели на него. И абенаки, и Джек. Целый миг, показавшийся вечностью, никто не двигался с места. Всполошил оторопевших индейцев лишь гортанный вопль, вмиг заставивший их потянуться к мушкетам. Вопль прозвучал еще раз, он весьма походил на тот клич, что издавали в тавернах лондонские могавки. Но тут была отнюдь не таверна, и в подтверждение этого в воздухе что-то мелькнуло. Руку одного из красно-синих юнцов развалил томагавк. Раненый взвыл и, орошая кровью траву, большими прыжками помчался к темневшему в отдалении лесу. Сегунки с другим абенаки понеслись следом за ним. Через мгновение они скрылись из виду.
Джек очумело потряс головой. Он вдруг обнаружил, что сидит на земле, хотя и не понимал, как это случилось. Среди берез задвигались тени, приблизившись, они обрели плоть. Первым шел очень плотный индеец с густой проседью в волосах, собранных на затылке в пучок синей лентой. За ним следовал худощавый юноша, а замыкал процессию мальчик лет десяти.