Поганый мирок, поганые людишки! Ежели бы у вас рождался один ребенок в полстолетия – посмотрела бы я на вас!
– Киэнн, давай его к нам заберем, – вдруг не сдержалась она.
Король фейри обернул к ней недоумевающе-ледяной взгляд:
– Я похож на Мать Терезу? – В Маг Мэлле ему делать нечего. Только людей там не хватало!
Он мрачновато отсалютовал малолетнему нелегалу:
– ¡Qué tengas un buen día, amigo8! Боже, храни Америку!
И Этта с трудом удержалась, чтобы не заехать ему по наглой циничной роже. Однако поделать ничего не могла. Дэ Данаан властно сгреб ее под руку и быстрым шагом вырулил на Мичиган-авеню.
– Я знаю, ты меня сейчас ненавидишь, – спокойно констатировал он, когда Иллинойс-стрит уже осталась за спиной. – Но я как-нибудь потерплю.
Последующий квартал до набережной Чикаго Риверуок оба прошли, храня напряженное молчание. Женщина не выдержала первой и все же сорвалась:
– Тебе же ничего не стоило по крайне мере накормить и одеть его! На эффектные трюки свою магию расточать – это ты всегда горазд!
– Этта, – хладнокровно осадил ее он, – ты не забыла, что мы тут несколько с иной миссией? И если я вздумаю пройтись по черному кварталу, держу пари, я встречу еще с полдесятка таких оборванцев – и что мне прикажешь делать? У тебя сердце кровью обливается? – Ну, так забинтуй его, да потуже! Потому что пока ты изливаешь лучи своего милосердия на обделенное судьбой дитя человеческое, твой собственный ребенок подыхает в какой-нибудь загаженной отбросами подворотне! Или сходит с ума в психушке, напичканный транквилизаторами по самое нехочу...
Его реалистично передернуло, и Этта подавила очередной упрек, отчаянно просившийся на язык.
– Ну, так делай же что-нибудь, чего ты тянешь... – смущенно пролепетала она.
Отпрыск эльфийских аристократов толкнул пафосно-золоченую дверь Хард Рок Отеля, в очередной раз сменяя драму на комедию:
– Может быть, в сей обители богов на меня снизойдет озарение?..
***
Шум. Гадкий дребезжащий шум. Баньши так не кричит. Да и на голос вервольфа это совсем не похоже. Шум где-то здесь, совсем близко, в темноте. Зачем они так шумят? Ведь еще совсем рано. Веки тяжелые, будто на них положили по подушке. Так не хочется их поднимать...
Чужой кислый запах, как дурное марево. Затхлый, гнилой, приторный. Кто-то умер?
Странная скованность движений, точно связали веревками. Или угодил в трясину. Проснуться, проснуться, проснуться...
Жесткий электрический свет взрывной волной бьет по глазам. Свет, как в тех волшебных шоу, только сильнее, хуже и на самом деле! Это уже не смешно!
Ллевелис отчаянно зажмурился, с трудом поднял вверх левую руку и заслонился ею от световой пытки. Разрывающий сознание монотонный грохот резко прекратился и где-то рядом высокий и чуть сдавленный голос проговорил что-то неясное с довольно повелительной интонацией. Он это ему?
Боль в глазах понемногу утихла, Ллеу отвел ладонь от лица и, жмурясь, приоткрыл глаза. Прямо перед ним, вынырнув из слепящего белого потока, проступили черты странноватого бледнощекого гоблина с огромными круглыми глазами, точно выдвинутыми вперед. – Это существо не может объясняться на шилайди или хотя бы ётнаргире, одном из двух официальных языков Маг Мэлла? И что оно вообще здесь делает?
Ему снилось что-то сумбурное и страшное. Правда, теперь он не помнил ровным счетом ничего. Но, может быть, гоблин – всего лишь еще одно из неясных видений этой пугающей ночи? Иначе что ему делать здесь, в его спальной? Или не гоблин?..
Буроватый мех на его голове не был шерстью. И не был головным убором. Волосы. Обычные волосы. Уши, кажется, тоже нормальные, короткие и круглые, как у него самого. Но почему эти странные глаза? Гоблин внезапно протянул к нему руки – голые тонкие руки с короткими, аккуратно постриженными ногтями – и тряхнул его за плечо. – Да по какому праву он его щупает?
– Убирайся!
Пальцы сами собой нервно пошарили под одеялом в поисках Глейп-ниэра. И страх нахлынул новой волной – цепочки не было. Существо продолжало говорить бессмыслицу, все больше повышая тон. Оно повернулось куда-то в сторону, открывая глазам Ллеу чуть больший обзор, и окликнуло кого-то еще. Дом не был его домом. Грязноватые желтые стены, морщинистый потолок, тусклая выцветшая ткань на низких окнах. Грубого, уродливого вида комод из лакированной древесины и странная клеть ядовито-зеленого цвета чуть поодаль. Пыль, сырость и что-то еще, вовсе чужое и незнакомое, тревожное и неприятно першащее в горле. Голубовато-белая обшарпанная дверь, как роем чудовищных пчел, облепленная цветными треугольными пятнами, жалобно всхлипнула, и бледный лик баньши предстал его глазам. Тогда Ллеу закричал.
Лучше бы он этого не делал. Баньши так и осталась испуганно стоять при входе, беспомощно хлопая красными, не выспавшимися глазами, широко окантованными болезненными темными кругами. Из зеленой клети донеслось режущее барабанные перепонки мяуканье, а на его невольный вскрик в комнату ввалилось безобразного облика чудище, источавшее неописуемую вонь и ревущее, подобно дикому зверю. Морда твари была перекошена и покрыта уродливыми пятнами, маленькие глазки, один из которых казался подслеповатым, горели злобой, всклоченная грязная шерсть на затылке, щеках и подбородке местами поредела, желтые клыки были стесаны и покорежены, а из рыхлых ноздрей сочилась противная слизь, стекая по носогубной ложбинке на бурую щетину над губой. Существу было тяжело передвигаться на его задних конечностях, судя по всему, оно привыкло ходить на всех четырех. Баньши что-то негромко и просительно выкрикнула и тут же начала издавать странные отрывистые звуки, похожие на стук, от которых ее глаза вдруг стали еще краснее, а тело согнулось пополам. Тем временем чудовищный боггарт выдернул Ллеу из кровати (чужой узкой кровати с невразумительным дощатым навесом над головой) и грубо швырнул его на пол. Плоская гнилая змея взвилась в воздух и больно ужалила его пониже спины. – Неужели это тот самый ад, который пророчил ему отец? Тот, который начинается, когда ты становишься взрослым? Но где он сам? И где Этта, его мать? Почему они оставили его на растерзание этим монстрам?
Жуткий орущий боггарт продолжал хлестать его своей мерзкой кишкой по всем местам, по каким только попадал. Ни руки, ни ноги почему-то упрямо не слушались, похоже, оцепенение ужаса поглотило его целиком. Дверь всхлипнула вторично и два новых голоса добавились к хору: один – задористый и резкий, второй – глубокий и мелодичный. Первый сразу же зашелся насмешливым гоготом, второй же пронзительно вскрикнул. И через мгновенье нежные девичьи руки оплели тело Ллеу, в лицо пахнуло приторно-сладким ароматом, а растрепанная прядка светлых, точно белый мох, волос пощекотала ноздри. Истошно вопящая никса отчаянно прижала юного короля к груди, собой прикрывая его от сыпавшихся сверху ударов. Казалось, боггарт с абсолютным удовлетворением переключился на нее, продолжая орать что-то с лающе-злобной интонацией. Через несколько секунд он выдохся, споткнулся и растянулся плашмя на полу, продолжая изрыгать неясные проклятья. Хрипло дышащая баньши попыталась оттащить его назад к двери, кажется, еще одна тень – высокая и угловатая – присоединилась к ее мучительным потугам. Боггарт стал трепыхаться чуть меньше, потом и вовсе обмяк, мямля что-то совершенно невнятное себе под нос. Никса что-то выкрикнула им и помахала рукой. Краем глаза Ллевелис видел, как круглоглазый гоблин выволок из клетки, судя по всему служившей кроватью, маленькое слюнявое существо с заплаканными глазами и скрылся за дверью вслед за первой диковатой процессией.
Кожу жгло огнем, но обида пылала еще жарче. Ему и раньше иногда попадало от Этты, но мать никогда не была по-настоящему жестока. Да и кто он такой, этот чужой уродливый боггарт, место которого – под лавкой! Та, кого он принял за никсу, неуклюже перетащила его обратно на кровать, натянула грубое кусачее одеяло до самого подбородка и сама присела рядом на краешке.
Никсой она не была. Никсы всегда пахнут морем и всегда задумчиво-зеленоглазы, как прибрежная волна. У этой же цвет глаз был голубовато-серым, взгляд чуть замутненным, а запах каким-то мускусным и кричащим. Ее волосы казались тусклыми, точно давно высыхающая на берегу пена, и отливали ржавой желтизной вместо приятной зелени. Впрочем, она по крайне мере не орала на него и не пыталась его ударить. Напротив, она вдруг принялась осторожно гладить его по волосам и что-то неясно нашептывать, словно он был испуганным зверенышем, которого нужно было утешить и успокоить. А потом она так же тихонечко запела. Ллеу затаил дыхание и прислушался.