Он давно перестал слышать Голос и теперь не знал наверняка куда ему нужно идти. Но образ моря и чего-то по ту сторону его прочно стояли перед глазами. Дин говорил, что это – Ирландия, и что там еще хуже, чем здесь. Ну, если там – Киэнн и Этта, то хуже точно не будет. Можно, конечно, прямо сейчас попросить эту жирную вонючую тушу отвезти его, но он, пожалуй, задохнется от его смрада прежде, чем доберется до места. К тому же, его пришлось бы всю дорогу держать под контролем, а как далеко плыть до этой самой Ирландии – Ллеу не знал. А потому лишь привычно сузил глаза, втыкая стилет остановившегося змеиного взгляда в оторопевшего человека, и проговорил прямо в лицо:
– Ты же хочешь меня отпустить, большое уродливое животное. Отойди и не смей прикасаться ко мне, или тебя очень сильно накажут твои хозяева!
Здоровяк послушно отпустил плечо упрямого сына фоморки и сделал шаг назад. Вездесущий Дин (кажется, на самом деле его звали как-то по-другому, в этом был особый смысл, которого Ллеу не понимал) уже отчаянно жестикулировал ему из-за большого башенного крана поодаль, но подойти ближе, чем на полсотни шагов, явно не решался. «Как же ты мне надоел!» – мелькнуло в голове юного Дэ Данаан. Да и особой потребности в услугах этого зазнавшегося недотепы уже давно не было…
– Иди сюда, Дин, тут безопасно! – звучно приказал маленький король фейри.
И, конечно, этот олух послушался! Уму непостижимо, до чего легко они дают водить себя за нос! Ллеу быстро толкнул долговязого пронырливого азиата прямо на смешно спружинившее пивное брюхо немолодому бристольцу и злорадно усмехнулся:
– Прости, Дин, но твой Судный День выпал на сегодня.
«Судный День» – это что-то очень страшное. День, когда все заплатят за свои грехи. Правда, когда он настанет – никто не знает и до тех пор можно вытворять все, что вздумается. Главное – потом вовремя раскаяться. – Раскаивайся сколько влезет, Дин, это не помогло еще ни одному фейри в Маг Мэлле! Не поможет и тебе.
– А тебя я там тоже видел, щенок узкоглазый! – проревел отнюдь не толерантный англичанин.
Преданный и перепуганный подросток пару секунд лишь ошарашенно вращал глазами, а потом начал кричать что-то на незнакомом Ллевелису языке людей. Впрочем, это его уже не интересовало. Нужно вернуться к катеру и попробовать еще раз. А там – море само отнесет его. Большая соленая вода, могучая, точно песнь Глейп-ниэра, неугомонная, лохматая, словно грива агишки, нежная, лазурная, будто мамина ладошка…
***
Голый облезлый скелет Бельскернира равнодушно дырявил пустое небо. Нога соскользнула и с гадким хлюпаньем ушла в густую тягучую трясину гниющей плоти, точно ленивое чудовище причмокнуло, предвкушая лакомый кусочек. Черное живое облако шевелилось по обе руки, впереди и за спиной, куда только докинет глаз. Щедрый пир для мух и воронья. Обрамленная их траурным бархатом река тягуче накатывала свои желтые от гноя волны на костлявый берег и старательно оплетала его липким зловонным кружевом. Ядовитый чумной ветер сухо, отрывисто дышал в спину и слабым, больным шепотом слал проклятья последнему эльфийскому королю из рода Дэ Данаан. Заслуженные проклятья.
Киэнн стоял в сердце Великого Мора и лишь уродливый спазм последним преданным спутником услужливо душил ему горло. Глаза горели, точно их наполнили раскаленным свинцом. Хотя лучше бы так и было – ослепнуть и не видеть всего этого! хотя бы не видеть! Почему смерть пощадила его? Почему ему – палачу Маг Мэлла – суждено стать его последним плакальщиком, его черным вороном…
Мертвую тишину разрезало тонкое лезвие стона, и чья-то, беспомощно цепляющаяся за густой от смрада и разложения воздух, рука с торчащими из-под сползающей, как драный чулок, кожи суставами зыбким флюгером качнулась над черной пашней смерти. Киэнн упал на четвереньки, расплескивая брызнувшую в лицо кислотно пенящуюся слизь, и принялся спешно раздвигать груды опавшей листвы вперемежку с обломками костей и рыхлыми комками мяса. Лицо было знакомым, но узнавать не хотелось. Рваные дыры вместо щек, безобразно откушенный гнилыми зубами Мора нос и губы... Да когда же, наконец, эти проклятые глаза сгорят без остатка? Кто бы он ни был, он – уже не жилец. Белесая с зеленью прядь волос тяжело упала ему на ладонь вместе с обрывком кожи. Нёлди, сын Ла Роны. Прости, никс. Да омоют твою душу воды Аннвна! Несущие жизнь в царство мертвых, несущие смерть в царство живых…
По гнилой топи побережья смачно прочавкали широкие перепончатые копыта нукелави. Несуразно огромная, псевдо-человеческая голова, схожая с раздувшейся от сырости корягой, тяжело покачивалась, единственный кровавый глаз тускло тлел во лбу. Черные, словно нефтяные реки, бугристые вены пульсировали на лишенном кожного покрова лошадином теле, бледные мускулы недобро перекатывались. Еще один выживший. Тебе под стать. Тоже монстр. Дышит чумным поветрием, точно аромат прерий вдыхает. Потом еще долго будет носить его в груди, как змеиный яд…
Нукелави глухо лязгнул проржавелой железной челюстью и напряженно уставился на Киэнна, подрагивая сизым воспаленным веком:
– Финодери.
Тварь с отвращением покривилась. Только теперь Киэнн перевел взгляд на собственные руки: бурая всклоченная шерсть и смоляные крючья когтей. Даже нукелави ты гадок. Ну и поделом. Ты проиграл. Изначально сделал неверную ставку. Хотел сорвать банк, и вот теперь пришло время расчета.
– Пойдешь со мной, – прохрипел кошмарный кентавр, истерично вращая оком. – Пора заселять эту землю заново.
Хороши прародители! Аск и Эмбла20, мать твою! Впрочем, не все ли равно? Каждый получает тот мир, который заслужил. Киэнн покорно поднялся. Что бы ни сделали с ним теперь – это не будет слишком суровой карой. Все, что мог, он уже потерял.
***
Горячо… Темно, как в карцере. Кто-то тихо тоскливо постанывает из правого угла. Запах… Знакомый, ни на что другое не похожий запах. Запах страха. Чужого страха. Где я? Что со мной происходит?
Лампы с настырным гулом взрываются светом. Сотни длинных дневных ламп, колючих, как джедайские мечи. Пол, стены и потолок голого пространства залиты кровью. Там – фейерверк брызг, тут – клякса, размером в Северную Америку… Забившийся в угол незнакомый паренек лет восемнадцати, как статист в дешевом кино, пытается кричать. У него не выходит. Стриженные волосы на макушке стоят дыбом, глаза остекленело глядят в одну точку. Его живот распорот в нескольких местах, рука по локоть откушена. Киэнн чувствует привкус крови на языке. Он ничего не помнит. Или это и есть безумие? Пресловутое безумие зверя? Бешеной собаки…
Что-то мимо воли толкает его вперед, заставляет встать на все четыре конечности и ползти к этому беспомощно брыкающемуся ребенку. «Убей его! Перегрызи сухожилия! Сожри его заживо! Мне нужна его кровь, его страх, его боль, крепкий пряный настой его самых отчаянных кошмаров!..»
***
Полуночная метель кутала край вечноцветущего лета в слоистый белый саван. Голые плети черных ветвей хлестко взвивались на ветру. Сколько времени прошло с тех пор, как обглоданный остов Бельскернира стал приютом ему, его чудовищной супруге (или все же супругу?) и их бесчисленному помету? Одноногие, рукокрылые, безликие – они бесконечно пожирали друг друга в бессильной злобе, когда не могли расправиться с порождавшими их первомонстрами. Впрочем, не все были так уж неудачливы: они отгрызли ему обе ноги и содрали напрочь кожу. Однако милосердная смерть не приходила. Казалось, что она дала ему окончательную отставку и перестала отвечать на звонки. И только чудовищный обоеполый человеко-конь все продолжал терзать и насиловать руины его полуживого тела, не зная ни пощады, ни устали. Кажется, он начал забывать, кем он был и как звали его когда-то…