Эта ночь не была особенной. Одна из сотен тысяч монотонных ночей, медленно сливавшихся в сплошной надгробный монолит. Почему им двоим – ему и его вечному палачу, приставленному к нему адскому стражу – не оставить хладную могилу мира в покое? Просто оставить в покое те жалкие обрывки памяти и не марать их свои позором? – Память? А есть ли она у тебя, эта память? Что помнишь ты, безымянный, безликий, бездушный? Был ли у тебя другой мир и другой облик?
***
«Вап-вап-вап!» – воздух поет, как индейская флейта, черной простыней стелется под крылом. Растрепанные кисти фонарей бледной охрой марают мокрый асфальт. Пустынный переулок упирается в глухую бетонную стену с желтым квадратом и черным трелапым «вентилятором» на нем. Маленькая неуклюжая фигурка, глупо переваливаясь с ноги на ногу, словно раскормленная к Рождеству индюшка, бежит по разлинеенной белым пунктиром дороге. Он слышит, как она задыхается сквозь слезы, с трудом передвигая налитые свинцом ступни. Она еще не знает, что уже в капкане.
Упругий брезент кожистых перепонок спокойно и уверенно несет его на гребне потока. Один шумный взмах – и его серповидные когти ложатся на плечи наивной беглянке. Постой, моя сладкая! Куда тебе спешить? Нежный, сочный кусочек плоти! Не она, вовсе не она сама. – То, что она носит в себе.
Вопящая женщина смешно падает на спину, ядовитая слюна начинает стекать ей на лицо, клейкой смолой залепляя веки. Длинный шипастый хоботок насекомого раскручивает тугую спираль, мягко вонзаясь в раздувшийся огромный живот в районе пупка. Выпить, просто выпить, как кокосовый орех!..
Вспышка чего-то полузабытого в пьяном ослепленном сознании. Зачем я делаю это? Почему я это делаю?
***
И все-таки до чего хорошо снова чувствовать собственные конечности! При том все шесть. Он – четвероногий зверь, сильный и свободный, мчащийся навстречу блеклому пыланию заката. Серый трухлявый настил весело похрустывает под копытами, словно костер, грызущий сухие ветви хвороста своими ржаво-алыми зубами. Сухое русло реки, стыдливо закрывшись рукавом, тихо всхлипывает – скудные, скупые слезы. Густые поросли терновника хищно скалятся – там, впереди. Мощный толчок сильными задними ногами – и его лошадиный корпус перелетает через неожиданную преграду, оставив в дураках гравитацию. Полет длится мгновение… другое… третье… Ноги тщетно ищут опору… Воздух тысячей копий бьет в разорванные болью легкие. Затем жгучая петля аркана, гибкой протянутой рукой, сдавливает горло. Дьявольская карусель размазанных образов какое-то время плывет перед глазами. Кто-то ослепительно яркий, точно наконец пробившееся сквозь бетонный заслон туч солнце, склоняет над ним голову и презрительно сплевывает:
– Нукелави!
Это он о нем?
Трое услужливых воргов-телохранителей быстро и старательно перерезают ему связки, вынуждая пасть на колени перед неведомым владыкой. Когда новый приступ тошноты и головокружения отпускает, расплывчатые черты собеседника начинают собираться в устойчивый облик. Ллевелис! Король Ллевелис! – Он знал его когда-то. Вот только не помнит откуда… Солнцеликое божество бьет его ногой в пах и недобро оскаливается:
– Ты изнасиловал и убил мою мать, нукелави.
Фотографический слайд разорванного пополам тела фоморки сам собой навязчиво встает перед глазами. Юный король кивком подает знак своим приспешникам:
– Четвертовать чудовище!
Пикирующей птицей свистит тяжелое лезвие и залитые кровью глаза Киэнна наблюдают, как изуродованные обрубки голого тела лошади, один за другим, сбрасывают в наполненную смрадом и такими же, многократно рассеченными, телами могилу. Что же ты творишь, Ллеу, плоть от плоти моей? Вот таким будет твое царствие?
Белой испуганной ланью, пробежала над тесной обителью мертвецов очередная зима, неприметно шмыгнуло, лишенное былых привилегий, лето. Время, разинув жадный скрипучий зев, глотало год за годом, столетие за столетием. И, точно гнилые груши, швыряемые в компост расторопным хозяином, летели вниз обезображенные трупы тех, кого он когда-то знал живыми. Вот и златокудрая глава самого Ллевелиса легла справа от него, с беспомощным укором взирая на отца полузакатившимися глазами…
А милосердная смерть по-прежнему не приходила…
...Лавандово-сизый дым от раскаленной, витиевато украшенной, жаровни бесплотными змеями полз вверх по стене высокого пещерного грота, мешая едкий запах аммиака с дивным многозвучным аккордом мускуса. Их тела – все так же растерзанные и безжизненные – больше не валялись грудой в той безвестной гнилой канаве, а аккуратно возлежали на алхимических столиках, готовясь стать ничтожно малой жертвой двум высокородным господам – Науке и Магии. Рыжеволосый магистр, пафосно-театральным жестом, поднял отделенную от плеч голову Киэнна и, пытливо вглядываясь, приблизил ее к своим глазам:
– Ты все еще боишься смерти, Дэ Данаан?
– Нет, Ойстэ, теперь я боюсь бессмертия.
***
От идеи с катером пришлось отказаться: магия, которая должна была перемещать эту самоходную лодку, ни под каким предлогом не работала. Ллеу выбрался на набережную Эйвон и стал подумывать о предстоящем ночлеге и, если повезет, ужине. Юный Дэ Данаан был расстроен и зол: его ничуть не грела перспектива застрянуть в этом портовом городишке только потому, что он слишком мал и большинство здешних обитателей считают, что он прямо-таки не имеет права на существование без присмотра пресловутых «взрослых». Все его силы уходили на то, чтобы выжить, избавиться от чьей-то чрезмерно навязываемой опеки и не слишком попадаться на глаза. А думать-то нужно было совсем о другом…
Случайный взгляд в очередной раз наткнулся на все то же, насмешливо кривляющееся, отражение в зеркальном окне источавшего заманчивые ароматы ресторана. Ллеу поспешно отвернулся. Если однажды он разыщет того, кто сделал это с ним – он поджарит его на медленном огне. Да-да, именно так! Это выражение от тоже подцепил у Дина. Тот почему-то обожал говорить о подобных вещах. Даже странно, как этот мир до сих пор существует, если обитающие в нем так страстно ненавидят друг друга. Наверняка, это – ужасно неприятно, когда тебя поджаривают… Жаренное… С каким бы удовольствием он сейчас съел чего-нибудь жаренного – не важно, на каком огне, не важно даже чего! Ллеу шмыгнул в приоткрытую дверь и попытался отвести глаза бритоголовому охраннику. Не получилось.
– Проваливай отсюда, малец, пока полицию не позвали!
Полиция – это плохо. Ментальные атаки против них даются особенно тяжело, а частенько и вовсе проваливаются. Лучше поискать кормежку в другом месте. В крайнем случае, подобрать что-то из мусорных контейнеров или поклянчить съестного у добрых горожан – с его-то даром убеждения… Кажется, Киэнн когда-то рассказывал, что однажды провел несколько недель в мире мертвых и еды там не было вовсе. А значит можно и потерпеть. В конце концов, чем он…
– Майк! – выдохнули у него прямо над головой и две знакомых руки с темными пятнами синяков на тонких запястьях обвили его плечи тугим горячим кольцом.
– Амааанда, – искренне улыбаясь во всю ширь дурацкой чужой улыбки, протянул Ллевелис.
Сейчас ему даже не хотелось спорить с ней: пусть он будет Майком, пусть она будет его сестрой, только пускай не уходит!
– Господи, кто бы мог подумать, что я найду тебя здесь! – ее теплая слезинка пощекотала ему щеку.
– Я думал о тебе, – загадочно прищурившись, заметил маленький фейри.
Откуда ж ей знать, что это – древняя и безотказная магия Маг Мэлла: если старательно и неотступно думать о том, кого хочешь повстречать – он непременно найдет тебя!
– Что ты сделал со мной тогда? – лепетала она. – Заставил меня отпустить тебя, ушел, исчез… Отец едва не убил меня за это!..
Юный король угрюмо сдвинул брови, голос зазвучал не по-детски серьезно: